Но полковник Трастамара не был озабочен такими частностями. Фрегат «Астарта», находящийся в подчинении Оперативного Штаба Службы Опеки, оставался возле Аркуссы, и подчиненные полковника снимали показания со всех свидетелей угона «Эдема» и, что еще важнее, со всех камер слежения, запечатлевших лицо «коммодора Аоко», руководившего пиратами.
Обвинений никому пока не предъявляли, тем более что руководитель филиала, барр Аристарх Фор, покончил с собой раньше, чем Служба Опеки успела подобрать спасательный бот. Барр сплел когти и разорвал себе горло, проделав это с соблюдением всех причитающихся церемоний на глазах трех шокированных техников, засунутых вместе с огромной птицей в космический фоб объемом четыре кубических метра. Перед смертью барр прочел трем бедолагам длинную лекцию о чести и достоинстве, и, как заметил один из слушателей, «говорил-то он вроде по-нашему, но я ни черта не понял».
Полковник Трастамара, один в каюте, как раз изучал эту самую речь, когда над дверью зашелестел звонок. Лепестки ее разошлись, и в каюту вошла майор Син, как всегда безупречно подтянутая, высокая, с короткой мальчишеской стрижкой и едва заметным ароматом летних фиалок.
– Медицинская сводка ван Эрлика, сэр! – доложила майор Син, кладя на стол чип.
Трастамара поморщился. Стандартные методики требовали регистрировать допрос на трех уровнях – вербальном, визуальном и физиологическом. Результаты сводили в таблицы, загоняли в память, снова сводили в таблицы и снова анализировали. На один допрос приходилось пятнадцать рапортов. Полковник Трастамара не очень-то любил эти рапорты. После операции на Ондайе родилась мрачная шутка, что праправнук Живоглота предпочитает допросам расстрел, дабы не отягощать душу писаниной.
Анализ ответов ван Эрлика полковника интересовал меньше всего: он не стремился вытянуть из пирата правду, он хотел завербовать его.
Майор Син вставила чип в один из разъемов стола и доложила:
– Аппаратура наблюдала за состоянием ван Эрлика в течение трех периодов времени. До допроса нейронаручники передавали данные на стационарный носитель. Во время допроса съем информации шел по семи параметрам – от уровня химии клеток до скрытых моторных реакций.
– Ну?
– Взгляните сами, сэр.
Поверхность стола полыхнула ворохом кривых.
– Вот здесь. Здесь. И здесь, – точеный палец Родай Син указывал узловые точки. – Это совсем незначительные отличия. Практически – у границ нормы.
График мигнул и переменился снова.
– Это график со штаммом Венора. Как видите, вначале реакция не отличается от реакции обычного человека. Кривая Веноры. Пик. Паралич дыхательных мышц. Вот – здесь он пытается дотянуться до кнопки. Потом ему вводят нейтрализатор. А вот здесь – посмотрите. Это произошло через пять минут после вашего разговора. Его печень начинает вырабатывать белок, подавляющий «Венору». А еще через полчаса этот белок начали вырабатывать его лейкоциты.
– То есть он сейчас вне опасности? – тупо спросил Трастамара.
– Сэр. Я не понимаю, каким образом иммунная система человека может начать вырабатывать белок, уничтожающий специально сконструированный ретроштамм.
Полковник молчал минуты полторы. Потом вызвал мостик.
– У нас есть пеленг на ван Эрлика?
Мостик отозвался в том смысле, что последний сигнал был засечен с Харита, а потом челнок снова ушел в гипер. Предположительно – в направлении Альтайи или Лены.
– Мы улетаем, – сказал Трастамара, – прыжок по готовности.
– А Рамануссен? – спросила майор Син.
– Мы переходим к плану «соло».
– Но…
– Майор, я правнук Живоглота.
– Это не дает вам права жертвовать…
– Родай, – перебил ее Трастамара, – я правнук создателя Медеи.
Майор Син молча кивнула.
* * *
Восьмилетний мальчик по имени Денес сидел на песчаной дорожке в парке Пяти Тысяч Героев. Розовые и белые цветы – продукт генетических экспериментов – расстилались вокруг, вились над дорожкой, спускались вместе с песчаной полосой к пруду, из которого белой молнией взлетала стрела памятника.
Денес смотрел на орхидею, качавшую перед ним головкой. У орхидеи, выросшей в условиях легкой гравитации, были огромные пурпурные лепестки, усыпанные бархатной пыльцой тычинки и сиреневый, скрученный, как бараний рог, пестик. Денесу не нравились пурпурные лепестки. Слишком агрессивно. Как будто не цветок, а флаг.
Мальчик протянул руку. Его пальцы сомкнулись на стебле цветка. Со стороны могло даже показаться, что пальцы нырнули в глубь стебля так же легко, как кошачий язычок ныряет в мисочку с молоком.
Послышались шаги, и на садовую дорожку вышел Чеслав. Молодой стажер был в белой полупрозрачной рубашке и в белых же брюках, которые Эйрик вчера заказал по кредитке. Брюки были из того же псевдоживого материала, из которого делали погоны сотрудников Службы Опеки, и Чеславу было так неуютно, как будто он надел погоны на задницу. Он никогда не носил таких дорогих вещей. Кроме того, он хорошо понимал, что деньги на эти брюки получены предателем человечества путем грабежа.
Чеслав улыбнулся мальчику и сел перед ним на дорожку.
– Что, Денес, – красиво?
– Не знаю, – ответил Денес, – мне кажется, что белые цветы все-таки лучше.
– О чем это ты?
– Вчера они были белые, – мальчик указал на роскошные плети цветущих орхидей. – Но пришел такой большой человек, которого зовут господин Эрад, и сказал, чтобы они были красные, и другие люди выкопали белые цветы и посадили красные. Я думал, что, как только он это скажет, цветы станут красными. А они не стали. Почему?
– Потому что губернатор не может превращать цветок из белого в красный по своему желанию, вот почему, – сказал Чеслав.
– А почему люди стали пересаживать цветы?
– Потому что они слуги губернатора.
– А что значит – губернатор?
– Это значит, что любой человек на планете должен его слушаться.
– А кого слушается губернатор?
– Генерала сектора.
– А генерал сектора?
– Императора. Император выше всех людей, Денес.
– А генерал сектора сильнее губернатора, да?
– Да.
– Значит, – спросил Денес, – если генералу сектора надо поменять цвет орхидей, ему не надо отдавать приказаний слугам, так?
– Нет, – сказал Чеслав и стряхнул с брюк раздавленный стебелек травы, – ни один человек не может вот так вот, силой мысли, взять и изменить цвет орхидеи.
– А император может?
– Нет. Император такой же человек, как другие.
– Но ты сам сказал, что император выше всех людей. Как можно быть выше и таким же?