Жан-Ги, держа ее перед собой, позвонил в дверной звонок.

Дверь открыла женщина. Он направил на нее ствол, вытянув руку с пистолетом на уровне лица Джулии. Его локоть упирался ей в плечо. Он сохранял достаточное присутствие духа, чтобы заговорить с ней по-английски.

— Ключи от машины. Быстро!

Они висели рядом — на крючке над полкой, прибитой около двери. Джулия видела, что лицо женщины стало белым как мел, в нем не было ни кровинки, а когда женщина перевела взгляд на Джулию, рука ее непроизвольно зажала рот, будто к горлу подкатила тошнота.

Жан-Ги потащил ее за собой вниз по дорожке, на которой стоял джип, и впихнул в машину, потом завел мотор, и они поехали.

— Пригни голову или я тебе ее отстрелю, — бросил он Джулии.

Девушка безропотно повиновалась. Она опустилась на пол, встала на колени и положила голову на сиденье. С ее лица стекала чужая кровь. Ей не хотелось открывать глаза. «Я скоро умру, — сказала она себе. — Скоро мне придет конец. Артур, Артур, как же мне тебя жалко, Артур… Папочка!»

Он лежал на спине на снегу и говорил себе, что надо держаться. Он не знал, насколько тяжелым было его положение. Попытался двигать пальцами ног и понял, что чувствует их. Потом пошевелил пальцами рук — они ему повиновались. Какой-то пожилой полицейский спросил:

— Вы слышите меня, сэр?

Ему показалось, что он расслышал свой утвердительный ответ. Это значит, что он слышал и мог говорить, если только это не было галлюцинацией. От взрыва, раскурочившего ту сторону машины, в которой он сидел, его выкинуло на улицу, и все, в чем он был уверен, отключаясь и вновь приходя в сознание, было то, что он еще мог шевелить пальцами ног, и он ими двигал каждый раз, когда к нему возвращалось сознание.

Он услышал, как вдали завыли сирены. Они приближались с двух сторон — снизу и сверху холма. Он видел кусок неба, несколько деревьев с голыми ветвями, квартиры на верхних этажах высоких домов над крутым склоном выше по дороге, ботинки и мужские подбородки. Некоторые полицейские склонялись над ним, говорили о чем-то, но они ему только мешали. Ему надо было поговорить с женой, Сандрой, надо было сказать ей что-то очень важное, но полицейские ему мешали, он слышал сирены, они завывали уже совсем близко, а он все говорил себе, что надо держаться, надо держаться и шевелить пальцами ног.

Он говорил Сандре, как сильно любит ее, а она его внимательно слушала.

— Эмиль… — отвечала она, — Эмиль…

Над ним склонился Мэтерз, его лицо было залито кровью и разбито так, что от этого зрелища мог бы заплакать даже взрослый мужчина. Мэтерз сам уже плакал. Кто-то отвел его напарника чуть в сторону и заставил лечь на снег, так что они теперь лежали рядом, оба повернули головы — «Я могу поворачивать шею!» — и смотрели друг на друга, а вокруг надрывно выло множество сирен.

Вокруг него сновали высокие ботинки. Мужчины с оружием. Он закрыл глаза.

У него так кружилась голова, что сознание, казалось, его покидает. Он боролся изо всех сил. До него все время доносился звук одной сирены, выделявшийся из хора других, и в окружавшей его бестолковой суете он пытался на нем сосредоточиться, он почувствовал, как его укрыли одеялом, хотя не был вполне уверен в том, что это не саван, а потому до боли вслушивался в звук той одной сирены, который становился все ближе и ближе, а потом понял, что его подняли с земли и понесли, и голос, прозвучавший рядом, произнес: «По моему счету! Раз! Два! Три!» — и именно тогда его подняли, совершенно беспомощного, он открыл глаза и увидел, что фельдшеры и полицейские несут его к машине «скорой помощи». А он изо всех сил старался слушать, ему обязательно надо было слышать тот звук. Он звучал не для него, но ему позарез был нужен звук той единственной сирены, потому что он доходил до самого его сердца, потому что он знал, что на эту сирену ему можно положиться, хотя и не понимал почему, но этот звук был подлинным, настоящим, эта сирена сохраняла в нем жизнь.

— Эмиль, Эмиль!

Рядом с ним положили Мэтерза.

— Эмиль, вы можете шевелить пальцами ног? — прошептал Мэтерз.

Больно было дышать. Больно было поворачивать голову. Он взглянул на залитого кровью Билла.

— С моими чертовыми пальцами на ногах все в норме, — ответил он. — Но у меня слетел с ноги ботинок. А у тебя?

— Я же вроде как смог к вам подойти, правда? — прошептал Мэтерз. — Ведь я же смог к вам подойти?

— Не могу тебе точно сказать, — прошептал Санк-Марс.

Он закрыл глаза. Отыскал свою сирену. Она была совсем рядом. Так близко, что когда «скорая помощь» повезла его в своем чреве в гору, звук обогнал следующую подъезжавшую машину «скорой помощи».

Он услышал, как сирена смолкла. Он улыбнулся — теперь ему вполне хватало боли. Хорошо, что он чувствует боль. Боль для него теперь дорогого стоила. Эта сирена смолкла, но теперь он слышал, как Сандра ему говорит: «Я тоже люблю тебя, Эмиль, держись».

«Я выдержу».

И в этот миг взвыла сирена «скорой помощи», которая везла его в больницу.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ЧЕТВЕРГ, 20 ЯНВАРЯ; ВЕЧЕР

Сержант-детектив Эмиль Санк-Марс вошел в тюремный коридор и от начала до конца прошел вдоль ряда камер, глядя на заключенных. Под правым глазом у него был огромный синяк, левая часть лба опухла. Одна полоска пластыря была наклеена по краю нижней губы, другая — под правым ухом. Волосы местами были выстрижены, под ними на коже черепа виднелись свежие стежки зашитых ран. Левая рука и запястье были перебинтованы так, что свободными оставались только пальцы. Всем своим видом, выражением лица и настроем он давал понять, что не потерпит никаких возражений, и это внушало заключенным страх. Они его не знали, но видели в нем человека, которого сильно искусала злая собака, и теперь он сам искал кого-нибудь, чтобы сильно покусать.

Он вернулся к входу в коридор. Там его ждали Мэтерз, выглядевший еще хуже, чем он, и Дегир вместе с тремя тюремными охранниками.

— Выведите остальных заключенных из камер, — сказал тюремщикам Санк-Марс.

— Мы можем надеть на вашего парня наручники и отвести его в отдельное помещение, — предложил один из них. Санк-Марс бросил в его сторону такой взгляд, что охранник тут же передумал. Все трое стражей немедленно бросились исполнять указание, на заключенных были надеты наручники, их вывели из камер, построили в один ряд и куда-то увели, причем на лицах представителей власти было такое выражение, что ни один узник даже не думал протестовать.

Охранники удалились. Трое детективов вошли в камеру, где остался одинокий узник. Его камера была расположена ближе к концу коридора. Молодые сыщики прошли чуть дальше, чтобы лучше его разглядеть, потом вернулись обратно. Санк-Марс подошел к решетке и взглянул на заключенного, который даже не пошевелился, он неподвижно лежал на стальной лежанке, как будто жизнь вытекла из него по капле, и курил сигарету.