— Убери нож и отойди от него, — тихо проговорил кто-то чужим незнакомым голосом.
И лишь почувствовав, как руки сами собой повернули автомат в сторону Абрека, Пашка понял, что этот напряженный с истеричным надрывом голос принадлежал ему. Пальцы ощутимо дрожали, и белое в предрассветной тьме лицо командира прыгало, никак не желая плотно «сесть» на мушку автомата. Абрек пристально рассматривал подчиненного, внимательно и удивленно, будто впервые видел этого долговязого жилистого парня в самодельной разгрузке. Затем осторожно положил нож на землю и развел руки в стороны.
— Хорошо. Я не буду этого делать. А что дальше? Тащить на себе мы их не сможем, через пять минут здесь будут грузины. Так что делать? Скажи.
Пашка молчал, только все сильнее и сильнее вздрагивал в напряженных руках автоматный ствол.
— Ты думаешь мне их не жалко? Думаешь, что я хладнокровная сволочь, дрожащая за свою шкуру? Или ты не видел, что грузины с пленными делают? Ты такой благородный, спасаешь от меня раненых, а их самих не хочешь спросить? Что они сами выберут?
— Не правильно это. Нельзя о таком спрашивать, — все-таки выдавил, несмотря на застрявший в горле комок Пашка.
— Ах нельзя! А отдать их на милость грузин, даже не дав возможности решить по-другому, можно?! Убери автомат, и уходите, уходите оба! Ну, это приказ!
Пашка только после этого окрика осознал, что рядом, плечом к плечу с ним стоит Бес, такой же зло собранный и напряженный, готовый к прыжку. Он и сам было подобрался, уже зная как надо развернуться в воздухе, чтобы достать Абрека и отбросить его в сторону от раненых. Уже начал, как много раз до этого, мысленно прокручиваться сценарий короткой схватки, в которой у Абрека не будет ни единого шанса, вот только закончится мысленный проигрыш, и обманчиво расслабленные мышцы получат команду «Фас». И вдруг он поймал наполненный мукой взгляд черных глаз Деда. В этом взгляде был приказ, строгий и точный, ослушаться его не было никакой возможности, это было как последняя воля умирающего. И повинуясь магнетизму и внутренней силе этих глаз, Пашка опустил оружие. Веки старого абхаза медленно закрылись и вновь поднялись, показывая, что он все правильно понял. И тогда Пашка сомнамбулически, как во сне, развернулся и медленно побрел в сторону берега. Бес шел рядом, то и дело исподтишка бросая быстрые взгляды на будто окаменевшее отрешенное лицо друга. Вскоре за их спинами ударила короткая автоматная очередь. В ответ загрохотали выстрелы, послышались азартные крики, и хлопнул взрыв ручной гранаты. Гвардейцы в основном были вооружены АКМами, у Абрека был АК-74, «голоса» этих автоматов для тренированного уха вполне различимы, и друзья с напряженным вниманием ожидали момента, когда в басовитый рокот АКМов вновь вплетется скороговорка их "младшего брата". Короткие злые очереди АК-74 слышались еще долго, судя по звукам Абрек, отстреливаясь уходил в глубь чужой территории, уводя преследователей от двух желторотых птенцов, последних из его отряда. Стрельба смолкла, когда они по пояс в ледяной воде вброд переходили быструю говорливую Гумисту. Оба понимали, что это значит.
Кайсяку — последняя услуга уходящему из жизни другу. Горькая честь, от которой нельзя отказаться. Помощь при последнем плевке в лицо смерти, ведь когда человек сам выбирает день и час свидания с вооруженной косой старухой иначе как презрительным плевком ей в лицо это не назвать. Иногда помощь в том, чтобы не мешать… Бес не захотел, оказать ему такую услугу… Что ж, его нельзя винить, ведь он не самурай… Прочертив короткую огненную дугу очередной окурок летит из окна наземь, пронзая ночь, чужую, такую же как тогда… Ту, в которой он не должен был дожить до рассвета, но его жизнь и жизнь Беса выкупили три других жизни… Помнит ли об этом Бес? Пашка не знал…
— Что-то засиделись мы без дела, брат! — с наслаждением до хруста в спине потянувшись, произнес он, остановившись на пороге комнаты. — Застоялись кони в стойлах. Такая тоска…
Он с абсолютно непроницаемым лицом выдержал взгляд Беса, будто и не было этого стремительного истеричного бегства на кухню и часового молчаливого стояния у окна глаза в глаза с чужой ночью. Будто нарочито ленивая фраза лишь продолжает минуту назад прерванный разговор. И Бес привычно принял его игру, деликатно не заметив очередного срыва друга, не видя слабости человека, ты придаешь ему силы, ведь так?
— То-то я смотрю, у тебя опять все костяшки стесаны, сразу видно скука замучила.
— Да ладно, сам знаешь, это просто блажь и мелкая месть окружающему миру. Я о чем-нибудь стоящем, а то если и дальше сидеть без заказов будем, придется на полном серьезе по кабакам вышибалами устраиваться.
— Ладно, не буду тебя мучить. Есть одно интересное предложение. Пока сам точно не в курсе. Но вроде как одна фирмочка хочет заказать нам небольшой шум на экваторе.
— Да ты что! Неужели выходим на международный уровень! Сподобились наконец! Слушай, если так дальше пойдет, сможем открыть филиал где-нибудь на Гаваях или Багамах. Прикинь, фирма "Бес и К№", "За Ваши деньги мы решаем любые проблемы!"
— Ладно тебе трещать-то, балабол. Пока сам еще ничего толком не знаю, может еще это все полное фуфло. К тому же надо разузнать, кто из наших сейчас свободен и захочет поучаствовать. Вдвоем явно не потянем…
— Да ладно тебе, Бес! Это все уже детали, главное есть работа!
— Да работа есть… — кивнул головой Бес, пряча от друга горькую усмешку, против воли растянувшую углы губ. "Надо быть полным психом, чтобы называть такое работой. Но… Каждый выбирает сам, ведь так, джентльмены?"
* * *
Самурай сдавленно рычал, вздувшиеся жилы, будто толстые веревки, обвивали шею, налитые черной тяжелой кровью вены сеткой проступили из-под кожи, едкие соленые капли пота и слезы мокрыми дорожками чертили лицо, у подбородка смешиваясь с алой струйкой текущей из прокушенной губы. Свисающие стебли лиан, мягко шлепали по щекам, гибкие тонкие ветки кустарников хлестали плетьми, оставляя быстро багровеющие царапины. Сил уворачиваться и нагибаться давно не было. Кекс, тяжелой безвольной куклой болтавшийся на плечах, гнул к земле, выворачивал спину, заставлял натужно хрипеть не справляющиеся с нагрузкой легкие. Но он продолжал бежать, дальше, дальше в глубь этого леса, оставляя за спиной стрельбу и крики преследователей, хрипя от натуги и раз за разом прокусывая губу, стремясь этой резкой болью подстегнуть и так выкладывающийся на пределе организм. И лишь когда за спиной осталось не менее километра, а сердце готово было уже вот-вот, выломав ставшие слишком тесными ребра, выпрыгнуть из груди, он разрешил себе упасть на колени и осторожно, хоть это было и глупо после такой транспортировки, опустить в заросли мягкого мха тело раненного друга.
— Ну что ж ты так, братка? Какого же хрена, родной, а? Что ж ты натворил-то, малый? Ну, давай, давай, приходи в себя, ну! Некогда нам здесь задерживаться! Это ж царапины! Я с такими на свадьбах танцевал и на ринг выходил! Ну, давай, очухивайся!
Кое-как второпях намотанные бинты скособочились и давно набухли багровым, из-под них медленно сочилась черная венозная кровь, перемешанная с какой-то буро-зеленой слизью. Лицо Кекса было бледно той нездоровой белизной, которая обычно отличает доходящих от слабости и легочного кровотечения чахоточников. На лбу жемчужной россыпью выступили отливающие желтизной мелкие бисеринки холодного пота. Зато ресницы закрытых глаз вдруг ощутимо дрогнули, шевельнулись, затем чуть искривились губы, выпустив наружу пузырящуюся кровавую пену.