Севастьянов плотнее сжал губы, выпуская через нос набранный в легкие воздух, успокаиваясь, стараясь не думать сейчас ни о чем, кроме того, что необходимо сделать. Так все легко и просто на самом деле: всего-то и нужно решиться на одно лишь незаметное движение указательным пальцем, маленькое, легкое движение. Цель так близко, что нет необходимости целиться, возможно, даже не понадобится контрольный выстрел. Если стрелять в висок, то Померанец ничего не успеет почувствовать, будет мертв раньше, чем услышит выстрел и осознает, что произошло. Все просто… Просто? Так чего же ты медлишь? Чего еще ждешь?
У Севастьянова не было внятного ответа на эти вопросы. Наверное, его смущала общая нереальность ситуации, молчаливая покорность жертвы, полнейшее отсутствие сопротивления… Все было не так, как должно… Предатель не пытался убежать, сопротивляться, как-то разжалобить явившегося к нему мстителя. В общем, вел себя вовсе не так, как подобало, по мысленно разработанному Севастьяновым и не раз обкатанному в голове сценарию. Оттого и убить сейчас Померанца было совсем не доблестно, даже стыдно как-то выходило, словно беззащитного и в целом-то невинного человека застрелить собрался. Невесть когда успевший просочиться в комнату Мститель насмешливо хихикал из дальнего угла, наблюдая за этими колебаниями, ехидно кривясь, попробуй, мол, сам, без меня, как-то оно у тебя выйдет? Однако, Севастьянов четко решил для себя, больше надоедливого призрака не замечать. Пусть себе веселится, раз пришла охота.
Померанец снова щедро приложился к бутылочному горлышку, а хлебнув, расслабленно уронил практически опустевший пузырь на деревянный подлокотник кресла, после чего внимательно оглядел застывшего с наставленным на него пистолетом однополчанина.
— Раз уж все равно не торопишься, может, пояснишь, за что мне такая немилость? — уголки рта разъехались в невеселой вымученной улыбке.
Севастьянов задохнулся от такой наглости, испытав меж тем и немалое облегчение оттого, что вот оно, сбылось, то о чем думалось, на что рассчитывалось бессонными ночами, душными от сжигающей мозг ярости. Предатель начинает, наконец, выкручиваться, пытаясь уйти от справедливой кары. Одновременно эти Помренацевские слова снимали необходимость стрелять вот сейчас, немедленно. Теперь по всем классическим сценариям и канонам требовалось поговорить со злодеем, одержать над ним верх не только с помощью оружия, но еще и морально. Закрепить, так сказать, свою физическую победу, оправдать ее, не столько перед ним, сколько перед самим собой.
— А ты не знаешь? — глумливо ухмыльнулся Севастьянов, делая шаг вперед и усаживаясь во второе, придвинутое к журнальному столику кресло.
Померанец себя ответом утруждать не стал, лишь только мотнул головой отрицательно, нет, не знаю, мол, и вновь потянулся к бутылке.
— Ладно, я тебе расскажу… — внимательно разглядывая бывшего сослуживца протянул Севастьянов. — Да отложи ты в конце концов свою соску. Или уже не можешь без этой гадости?
Померанец согласно забулькал, нет, не могу.
— Что совесть заела? — ехидно осведомился Севастьянов. — Так что-то поздно…
Ответом ему было лишь прежнее равнодушное и непонимающее движение покатых плеч хозяина квартиры.
— Хорошо, — вздохнул Севастьянов. — Сейчас я тебе все объясню. Только для начала скажи мне, ты этим летом в августе месяце где был?
Выпалив в шумно занюхивающего очередную дозу «Стрелецкой» несвежим рукавом Померанца этим вопросом, Севастьянов впился глазами в его лицо, ловя малейшие признаки волнения и страха, любые самые мельчайшие свидетельства того, что ему наконец удалось пробить непроницаемую завесу равнодушия и отстраненности, окутавшую этого человека. Померанец вздрогнул, невольно откидываясь на спинку кресла, стараясь отстраниться, оказаться подальше от вопрошающего, даже вялые потные ладони его взметнулись было вверх, прикрываясь от чужих слов и глаз, но тут же опали безвольно обратно на колени.
— Вижу, что вспомнил, — довольно ухмыльнулся Севастьянов. — Ну расскажи мне, однополчанин и друг, как же это случилось? Как ты умудрился сбивать российские самолеты на войне, до которой тебе не было дела. Много ли заплатили тебе за это хозяева? Сколько сейчас стоят тридцать сребреников? В твердой валюте хоть отсчитали, или этими вашими фантиками?
После каждого его вопроса Померанец все глубже вжимался в кресло, съеживался, пропадал, будто складываясь внутрь себя. Создавалось такое впечатление, что Севастьянов колотит его молотком по голове, забивая в мягкое нутро кресла, как гвоздь.
— Видишь, как оно? А ты говоришь, не знаю, за что я должен умереть… А те пацаны в которых ты пускал ракеты? Они за что умирали? Что они тебе сделали плохого? Что?
Севастьянов уже почти кричал, не умея больше сдержаться, брызгая слюной и отчаянно борясь с желанием вскочить и собственными руками удавить сидящую перед ним тварь. Он начисто забыл о зажатом в ладони оружии, захваченный мутным жаром приливной волны ненависти и злобы. Злобы на отвратительное чудовище сидящее напротив, и то что оно приняло вдруг облик старого друга с которым пил водку меньше года назад и обнимался прощаясь, только добавляло остроты вспыхнувшей внутри мрачным огнем жажде убийства. Краем глаза он видел, как напрягся, подался вперед стараясь ничего не пропустить Мститель, как сверкнули горячечным блеском наркомана его обычно тусклые зрачки. И Севастьянов подчиняясь магии этого повелительного взгляда уже и впрямь начал приподниматься с кресла, когда некрасиво кривя губы в горькой гримасе и брызгая слюной заорал в ответ Померанец.
— А кто из вас сделал мне что-то хорошее?! Где были вы — русские, где была ваша Россия, когда меня здесь отказывались брать на работу за то что плохо говорю по-украински и служил в имперской оккупационной армии?! Что вы сделали чтобы помочь мне, когда я умирал с голоду, когда рылся в мусорных баках в поисках объедков?! Что ты от меня требуешь сейчас? Раскаяния за нарушенную присягу? Так я присягал Империи, слышишь ты?! Империи, которую развалила кучка трусливых пидорасов, предав нас всех. Тебя! Меня! Остальных пацанов! Даже тех, кто летели в том самолете, что сбил наш расчет тоже предали они! Так что же ты пришел мстить мне, почему ты не хочешь стрелять в них? Что, кишка тонка, герой?! Конечно, Померанца убить проще… Ну так давай, давай! Чего же ты медлишь? Или ты думаешь мне так уж дорога жизнь, что я буду за нее цепляться? Вот за такую!
Он широким кругом обвел грязную провонявшую гнилью и плесенью комнату с обвисшими струпьями обоев на стенах и исчерпав, видимо, на этом придавший на время энергии яростный порыв, обессилено провалился обратно в кресло. Все, вычерпал себя полностью, до дна, и теперь покорно ожидал своей участи, вновь выгоревший, пустой и безразличный. Однако и Севастьянов уже пережег охватившую его ненависть. Удушливая горячечная волна схлынула, и он тоже чувствовал себя выжатым и опустошенным. Ему уже не казалось больше, что со смертью последнего убийцы наступит какое-то облегчение, он больше не верил в необходимость справедливого воздаяния, хуже того, сомневался в самой его справедливости. Теперь оба просто молчали, погруженные в свои мысли и в свою боль, которую все равно нельзя было донести до другого.