Пленный водитель, его звали Балабек, заметно преобразился, когда в убежище появились друзья Махсума.
Он перестал жалобно причитать, перечисляя членов своей семьи, умирающих от горя в связи с его отсутствием. Ему великодушно разрешили играть в нарды, и это великодушие, как обычно, было жестоко наказано, причем двояко. Во-первых, усевшись за нарды, Балабек оказался гроссмейстером, и никто не мог его высадить. Во-вторых, во время игры он непрерывно пел.
Если бы в его репертуаре было что-нибудь из Муслима Магомаева или Полада Бюль-бюль оглы, это еще можно было и стерпеть. Но Балабек исполнял песни только собственного сочинения. А сочинял он по принципу «что вижу, то пою». Иногда его куплеты вызывали смех у Али, Вели и Талыша, и они переводили текст для остальных слушателей. Надо сказать, что юмор вообще много теряет при переводе, поэтому шуточки Балабека не казались смешными больше никому. И переводчики забросили это дело. Поет — и пусть себе поет.
Но когда пришел Фикрет, Сергеич все-таки попросил его прислушаться к творчеству пленного ашуга. Особенно интересовало Ковальского словосочетание «руслар — вируслар».
— Глупости, — отмахнулся Фикрет. — Сам не знает, что болтает.
— И все-таки, что это значит?
— Значит «русские вирусы». Дурной, да. Ты не обижайся.
— Почему это я должен обижаться за русских? — удивился Ковальский. — Я вообще-то поляк.
— Почему не уезжаешь в Польшу? — спросил кто-то из друзей Махсума.
— Потому что Волга впадает в Каспийское море. Зачем мне уезжать?
— Поляки должны жить в Польше. У вас есть своя земля, там живите. Каждый человек должен жить на своей земле.
— Это точно, — сказал Ковальский. — Вот я и живу на своей земле. Вы, ребята, наверно, в школе это не проходили. Польша была в составе России. Финляндия была. Даже Аляска была. Вот это была страна, я понимаю. Одна граница с Германией, другая с Канадой. А на юге граница с Англией.
— Э, кончай, — сказал Лезгин. — На каком юге? Англия на западе, мозги пудрить не надо.
— А Афганистан тогда был английской колонией, так что на юге была таки граница с Англией. Вот такая была карта мира. Кому она мешала? Но это ладно, это история, а почему русские-то вирусы, а, Балабек? Ты знаешь, что такое вирусы?
— Вирус — это зараза, — сказал Балабек.
— Ага, — обрадовался Ковальский. — Картина проясняется. Значит, русские это что-то вроде плесени на здоровом теле содружества наций, так, что ли? Больно толстая плесень получается. Миллионов сто, наверно. Да, болезнь зашла далеко. И что, есть лекарство от вирусов?
— Э, я маленький человек, — заныл Балабек. — Я ничего не знаю. Какой такой лекарство?
— Нет, наверно, не сто миллионов, — сказал Хохол. — Все ж таки поменьше будет. Раньше больше было, а теперь народ вымирает. Я слыхал, типа по миллиону за год откидывается.
— Значит, действует лекарство, да, — усмехнулся Курд.
— Действует, — согласился Ковальский. — Хотелось бы только с доктором познакомиться. Просто чтобы спросить, за что ж он так на русских-то навалился? За что их не любят?
— А за что их любить? — сказал Лезгин. — Ты посмотри, что с Чечней сделали. А что с Афганистаном сделали? Один миллион народа убили, целый миллион, э.
— Может, и не миллион, но народу там накрошили, конечно, — сказал Ковальский. — И что, там только русские резали людей, да? А я вот слышал, что туда в основном посылали ребят такого азиатского типа или кавказского. Я даже слышал, что вроде мусульманские батальоны были самыми боевыми.
— Э, командиры все русские были. Летчики русские.
— Самый знаменитый русский летчик это генерал Джохар Дудаев, — сказал Ковальский. — Его бомбы, наверно, побольше народу поубивали, чем какой-нибудь шофер Вася, который солярку возил для кабульских госпиталей.
— Давай не будем политзанятие делать, да, — сказал Лезгин. — Уже поздно считать, кто больше убил, кто меньше убил.
— Да на войне вообще убитых считать бесполезно. Миллион за десять лет. А пакистанцы за полгода три миллиона перебили. Это как? Может быть, пакистанцы тоже вирусы? Может, их тоже не все любят?
— Где это они три миллиона перебили? — спросил Хохол.
— В Бангладеш. Был такой маленький кризис в 70-м году. Вот, кстати, «паки» русских не любят вполне справедливо. Тогда один русский ракетный крейсер, который за Индию работал, взял и потопил весь пакистанский флот. А бангладешские ребята, я так думаю, очень не любят пакистанцев, и тоже за дело, — сказал Ковальский.
— Э, вообще, какой народ любят? — спросил Курд. — Нас тоже некоторые не любят. Что с нами Турция делает, весь мир знает. Все знают, все молчат. У чеченов, у албанцев рекламщиков много, а про нас все молчат. Ничего, мы не плачем. Они нас убивают, просто в натуре убивают, никакого лекарства не надо — огнеметами, танками, самолетами. Ничего, мы не плачем. Кто может воевать — идет воевать. Кто не может — отстегивает бабки на общий котел. Но мы не плачем, мы деремся. А русские ничего не делают. Их из дома выгоняют, они молчат. Их девочек насилуют, они молчат. Их скоро на колбасу пускать будут, они все равно молчат.
— И за это их не любят, — сказал Лезгин. — Очень терпеливые они потому что. Слишком терпеливые. Все терпят. А мы не такие терпеливые, мы терпеть не хотим. Зачем терпеть? И правильно говорят. Пускай они идут в свою Россию, и там терпят. А мы здесь, на своей земле, терпеть не будем.
— Хорошо сказал, — Курд покачал головой. — Только сначала найди свою землю.
Лезгин хотел что-то сказать, но передумал и махнул рукой. Паузой воспользовался Балабек. Он бросил кости, с треском передвинул шашки и сказал авторитетно:
— Россия делает дистибализацию обстановку на Кавказском регион.
Все онемели. Балабек истолковал тишину в свою пользу и добавил от себя:
— Пока русских не было, мы хорошо жили. Русские все пьянисы. Русские женщины все биляди.
Эта банальная фраза оказалась для него роковой. Фикрет развернулся и звонко залепил Балабеку в ухо. Потом схватил за волосы и рванул вниз, припечатав его физиономию к столу. Нарды свалились на пол, черные и белые шашки раскатились по углам бункера. Фикрет опрокинул Балабека на пол и пару раз пнул ногой. Балабек сжался колобком и молча сносил удары.
Панин выглянул из комнатки дежурного, где они с Махсумом вели телефонные переговоры, посмотрел, что за возня, и приложив палец к губам, скрылся за закрытой дверью. Избиение продолжалось совершенно бесшумно.
— Да оставь ты его, — попросил Ковальский.
— Сначала убью, потом оставлю, — сказал Фикрет, задыхаясь.
Он бы и убил, если б его не оттащили. Балабека водворили на прежнее место в угол бункера и привязали к койке. Нарды собрали, но настроение играть пропало.
— Ты чего сорвался? — спросил Ковальский. — Мало ли что болтают разные идиоты. Если бы я так отвечал на каждую глупость, меня бы давно расстреляли.