— Но зачем? Чего они хотят этим добиться? Напугать землемеров?
— Мне все равно, чего они хотят, — сказал Ахо, отряхивая рубашку. — Но нам надо уходить. Иногда люди теряют голову при виде крови. Они превращаются в волков. В ненасытных волков. Надо уходить, если вам дорога ваша кровь. Иначе ее выпьет безумная стая.
— Жаль фотографа, — сказал Кирилл. — Он может не выдержать, когда они возьмутся за инженера.
— А мне жаль вас, — сказала Полли. — Вы еще и крови не увидели, а уже превратились в зайцев.
— Старый Лукас не доверил бы свою дочь зайцу, — спокойно ответил Ахо.
— Мы никуда не уедем, — твердо сказала Полли. — Мы — свидетели. При нас никто не посмеет это сделать.
«Да, мы свидетели, — мысленно повторил Кирилл. — И поэтому никуда не уедем. Просто не успеем».
Индеец засвистел, лошади понесли, Илья Остерман ударился головой об угол коляски, и свет померк в его глазах…
Свет померк только на миг, но когда глаза Ильи открылись, он уже был где-то в другом месте. Он лежал, судя по всему, на земле. Под щекой была колючая трава, а в грудь больно давили жесткие комья глины. Прямо перед глазами белели какие-то полоски. Остерман стянул с переносицы пенсне и ясно увидел голые ребра лошадиного скелета.
Он сел, дрожа от холода. Перед ним вздымались из жухлой травы выбеленные ноздреватые кости. Чуть дальше он увидел огромный череп с изогнутыми, невероятно широкими рогами.
По мере того, как прояснялось его сознание, он начинал видеть не только то, что было перед носом. Он увидел опрокинутую набок пролетку. Одна лошадь медленно брела, волоча за собой обрывки упряжи, и что-то выискивала в траве.
Второй не было видно, но Илья слышал, что она всхрапывает где-то рядом. Он с трудом поднялся на ноги и увидел ее. Лошадь лежала на боку, неестественно запрокинув голову назад.
Передняя нога была поджата под бок, а другой ногой лошадь судорожно водила по земле, и копыто уже пропахало в рыжей глине глубокую дугу. Заметив человека, кобыла принялась всхрапывать громче, и копыто задвигалось быстрее.
Медленно обведя взглядом вокруг себя, Илья зябко повел плечами — уж больно неуютный тут был вид. Повсюду, до самого горизонта, из серой травы, из рыжей земли, из-за каменных гряд выглядывали белые кости. Ребра, позвонки и рогатые черепа сотен, тысяч, миллионов погибших быков.
И никаких признаков жилья или хотя бы дороги.
Илья выругался сразу на всех языках, какие знал. Стоило пересечь половину континента, чтобы заблудиться в самой его середке!
Солнце стояло низко над горизонтом, придавленное к нему горами свинцовых туч.
«По крайней мере, теперь я знаю, где восток, — подумал Илья. — Или запад, если сейчас вечер».
Нет, не вечер. Солнце поднималось, и скоро его лучи стали теплыми.
«Значит, я провалялся тут всю ночь… Башка трещит, как с похмелья…. Ну, и куда теперь? Следы! Должны остаться следы! Я буду идти по своим следам!» — сказал он себе и кинулся к пролетке. Приняв ее за конечную точку маршрута, он сможет в конце концов выйти в начальную.
Ему хватило нескольких шагов, чтобы убедиться в ошибочности этой теории. Следов на земле было много, даже слишком много. Но они никак не выстраивались в прямую линию.
«Лошади! — вспомнил он. — Лошади всегда возвращаются в свою конюшню! Я буду идти за ними, и они приведут меня в город! Больше того, я могу даже не идти, а ехать на одной из них!»
Он подошел к лежащей кобыле и подергал за обрывок сыромятного ремня, похлопал по дрожащей шее — но она не поднялась, а лишь жалобно заржала в ответ.
Илья шагнул к другой лошади, но та повернулась задом и угрожающе взбрыкнула, обдав его песком. А потом двинулась вперед, изредка оглядываясь.
«Она идет домой», — решил Остерман и поспешил было за ней. Пронзительное ржание за спиной заставило его остановиться. Он увидел, как вторая кобыла пытается встать с земли — и не может. «У нее сломана нога», — догадался Илья. — «Она умрет здесь от жажды и голода. Если, конечно, ее не загрызут койоты. Интересно, есть ли здесь койоты? Наверно, есть. И не только койоты. Чтобы обглодать такое бесчисленное стадо, сюда, наверно, сбегались волки и медведи со всей Америки».
Ему стало не по себе при мысли о волках и медведях, но он вовремя вспомнил про свой револьвер системы «Айвер Джонсон». Остерман разыскал в опрокинутой пролетке саквояж, достал оттуда револьвер и жестянку с патронами. Вставил в барабан патроны. И посмотрел на лежащую лошадь.
— Тебя придется добить, — сказал он. — Лучше получить пулю в лоб, чем медленно сдыхать от жажды. Или ты предпочитаешь, чтобы тебя живьем начали грызть койоты?
Он навел ствол на голову и увидел, как влажно блестит лиловый глаз, наполненный слезами.
— Ты уж извини, — сказал Илья, отвернулся и нажал на спуск…
Когда он смог раскрыть глаза и подняться с земли, лошадь была уже далеко. Она немного прихрамывала, но шла довольно резво, и вторая кобыла шагала рядом, словно они по-прежнему были в одной упряжке.
Илья почесал ушибленный бок, подобрал с земли револьвер и поспешил за ними, перешагивая через кости и черепа.
* * *
Никогда еще он не видел такого неба. Неба было слишком много. Небо постоянно менялось. Сначала оно было светящимся и ярким, и редкие одинокие облака величаво проплывали по туго натянутому ослепительно голубому шелку. Потом облака сомкнулись в ряды и окутали прерию огромным темным покрывалом, свинцовым с одного края, а с другого — золотым. Далеко впереди виднелась полоска голубого неба, и Остерман шел к этой полоске, пугаясь сгустившейся тьмы, и вдруг что-то затрещало вокруг, захрустело, что-то больно щелкнуло по макушке, и с неба обрушился град величиной с добрую фасоль.
Илья не нашел иного укрытия, кроме собственного пиджака, натянутого на голову. Но прошло полчаса, и мягкие лучи солнца согрели его Он распрямился под безоблачным небом, и увидел в прозрачном воздухе на самой линии горизонта стадо золотистых антилоп.
Он брел за лошадьми, уже не пытаясь их догнать, потому что при каждой такой попытке они пугливо разбегались в стороны, и приходилось долго ждать, когда же они снова встанут парой и направятся по собственным следам.
Иногда они останавливались над каким-нибудь особо вкусным кустиком и начинали его ощипывать. В эти минуты Илья Остерман безумно завидовал лошадиному умению обходиться без бифштексов и сыра. Вода в лужах была кристально чистой, но только до тех пор, пока он не опускал в них лицо. Стоило сделать пару глотков, как поднималась муть, и вода превращалась в соленую грязь.
Но все же он мог утолять жажду. А вот мысли о еде посещали Илью все настойчивее. Он принялся составлять меню торжественного обеда по случаю своего чудесного спасения. Никаких сомнений в том, что он спасется, у Ильи не было.