– Разумеется, разве хоть какие-то сомнения у вас были, брат Игнациус?.. Однако, – упрямо повторил священник, – я все же должен ехать с вами. Все, о чем вы говорили, может сделать отец Себастьян, а я должен…
– Нет, – коротко отрезал Курт. – Брать на свою совесть вашу смерть я не намерен… И еще одно, отец Юрген. Нам нужна горячая вода. Очень много горячей воды. И пусть кто-нибудь из ваших служек приведет нашу одежду в порядок – она понадобится нам через четыре часа, чистая и сухая. И полотно для перевязки. И позаботьтесь о наших лошадях; они тоже должны быть готовы через четыре часа, сытые и отдохнувшие. Остальные четыре жеребца – считайте, что они, в своем роде, награда за ваши труды. И мы были бы очень благодарны, если бы вы накормили нас ужином – очень быстро и очень плотно. Наконец, мы оба валимся с ног. Если вы укажете нам место, где мы сможем упасть и уснуть, я буду вам до чрезвычайности благодарен.
* * *
Уснуть им удалось не скоро – отмыться от въевшейся за день грязи и засохшей крови оказалось непросто; еще полчаса ушло на то, чтобы зашить порез на ноге Бруно, перенесшего эту процедуру на удивление терпеливо. В иное время тот перепугал бы всех обитателей дома жалобами и стонами; Курт был готов спорить на собственную голову, что стойкость эта рождена воспоминаниями о виденном сегодня на берегу Везера, и подопечному попросту было зазорно проявить слабость в такой мелочи. На сон в результате осталась лишь пара часов.
Курт проснулся раньше Бруно, еще минуту сидя напротив, глядя на его покрытое испариной исказившееся лицо и понимая, что знает доподлинно, какие сны сейчас роятся в этой голове. Будучи разбужен, тот отшатнулся от склонившегося над ним человека, лишь спустя мгновение приняв вид осмысленный и относительно спокойный…
Выйдя на темный двор священнического жилища, майстер инквизитор невольно остановился, вцепившись в ремень сумки на плече и глядя на стоящую поодаль повозку – из-под темного бесформенного покрывала выбилась белая, как поздний лед, рука, с которой вчера он снял обручальное кольцо на берегу реки; пятна крови, черные в ночи, казались прожженными дырами в мертвой сухой коже, отчего что-то неприятное, похожее на неясное предчувствие, шевельнулось в душе.
Святой отец, попытавшись предложить еще раз свое участие в предстоящем походе и вновь получив категорический отказ, тяжко вздохнул и умолк, косясь исподлобья на своих гостей и даже не пытаясь скрывать сквозящих во взгляде сострадания и жалости к их самоочевидно горестной и незавидной судьбе. Сами гости, впрочем, тоже не пребывали в особенном душевном подъеме и, когда за спиною остались ворота Хамельна с сонной стражей, недобро глядящей вслед болтающимся среди ночи господам инквизиторам, ненадолго остановились вновь, вперившись в темноту и не произнося ни слова. С места оба тронулись все так же одновременно, молча и не сговариваясь, глядя под копыта коней на примерзшие комья земли и зябко поеживаясь под трофейными теплыми плащами.
Нападения Курт не опасался – судя по произошедшему этим утром, ожидать другой группы, посланной на их уничтожение, не приходилось, посему путь до Пильценбаха должен был пройти тихо и спокойно. Но вот думать о том, что произойдет в брошенной деревеньке, не хотелось, невзирая на сомнение в правдивости рассказов о парящих над домами неупокоенных душах. В одном Янек Ралле, выводящий на пути, столь длительно и упрямо противящийся ему вчера, был очевидно и бесспорно прав: тот, с кем предстояло встретиться, обладал силой немалой и невообразимой, коль скоро пугал до дрожи даже своих далеко не самых бездарных сподвижников…
Поздний серый рассвет застал их на тропе, ведущей через редкий темный лесок; до деревеньки, по словам Бруно, оставалось ехать всего часа два.
– Дорогу я примерно помню, – пояснил он в ответ на удивленный взгляд, – потому так скоро. В детстве несколько раз пытался туда пробраться – интереса ради и чтобы доказать приятелям, что все эти слухи есть не более чем выдумки. До Пильценбаха доходил раза четыре… Вот только внутрь так и не вошел.
Курт покривил губы в усмешке, намереваясь высказать свое мнение относительно домов с привидениями, брошенных деревень и замков со стригами, однако промолчал, сам толком не понимая, почему…
Когда вдали показались крыши низеньких домиков, Бруно чуть придержал коня, едва не остановившись вовсе, и чуть слышно произнес:
– Говорят, там пропали две семьи – те, кто решился поселиться после всего этого. Просто исчезли в никуда…
– Разбойники, – пожал плечами Курт и шлепнул его коня по крупу, заставив двигаться быстрее. – Или просто ушли куда-то еще. Полагаю, не особенно приятно обитать среди обгорелых столбов в пустой деревне.
– А еще говорят, – продолжил Бруно все так же тихо, – что одна семья вернулась, прожив там некоторое время… Говорят, вернулась, потому что там ничего не растет. Говорят, воды там нет – нигде, даже колодец высох. Говорят, там всегда сухо, и вместо земли одна пыль – там никогда не идет дождь…
– Не сказал бы, что после вчерашнего веселого дня данная новость меня особенно печалит, – заметил Курт, поморщась, и приумолк, глядя на близящуюся границу Пильценбаха и ощущая, как возвращается вновь то неприятное, гадкое чувство, что заползло ледяным червячком сегодня на темном дворе у повозки с безжизненным телом сослуживца.
Рубеж деревни виден был явственно и четко – сухая трава, похожая на ту, что висит обыкновенно по стенам в лекарских домах, ломкая и неживая, топорщилась из серой, как зола, почвы, отчетливо разнясь с окружавшей Пильценбах землей, некогда сырой, а теперь прихваченной не растаявшим к полудню инеем, словно там, в нескольких шагах впереди, навсегда замер засушливый поздний сентябрь…
– Почему никто не обратился к нам до сих пор? – невольно понизив голос, произнес Курт и увидел, как помощник знобко передернул плечами.
– Быть может, потому, что пересчитали столбы?.. Ты никак не осмыслишь, что донос в Инквизицию – не предел мечтаний любого обывателя, а уж дознание по соседству – вовсе навроде мелкого Апокалипсиса… Тебе уже не кажется, что здесь все в порядке?
– Здесь все определенно не в порядке, – кивнул Курт и, когда курьерский, вспрядывая ушами, резко встал у границы сухой травы, недовольно нахмурился.
– А вот это уже настораживает… – вслух высказал его мысль Бруно, когда и его жеребец заартачился, упираясь копытами в землю и лихорадочно перетаптываясь; на очередную попытку погнать его вперед тот ответил тихим ржанием и взбрыкнул задом, едва не сбросив наземь седока. – Черт!.. – проронил подопечный зло, и Курт недовольно шикнул, глядя на виднеющиеся неподалеку верхушки столбов:
– Ты со словечками поосторожней здесь… Не знаю, ду́ши ли, нет ли, а что-то тут нечисто.
– Быть может, установлено какое-то охранное заклятье, чтобы не лез кто попало? – неуверенно предположил Бруно. – Я о таком читал…
– Помнишь, что говорил о коровах наш эксперт? – возразил он, успокаивающе гладя жеребца по напрягшейся шее. – Полагаю, лошади ничем не хуже. Если и впрямь здесь прячется некий демонолог, если он готов к нежданным гостям – а он готов, если не дурак, – если он пребывает, что называется, в боевой готовности, если в этой деревне остался отголосок следа, о котором толковал Штойперт, то – некие тонкие материи животные могут и ощутить.