– Значит, вы для того и здесь, отец? – уточнил Курт уже спокойнее, усевшись рядом. – Вместо человека из кураторской службы?
– Я здесь вместо «сведущего в тайнах академии святого Макария», как выразился твой здешний начальник, – со снисходительной усмешкой пояснил духовник, тут же посерьезнев. – Прочел его запрос, прочел твой отчет с пометкой «урезан» и замечанием о том, что полный вариант не отправлен «в связи с невозможностью сохранения тайны при доставке»… Словом, я счел лучшим вариантом явиться и выслушать Вальтера Керна лично.
– И? – тяжело уточнил он, отведя взгляд в пол. – Выслушали?
– Да, – вздохнул тот, и Курт ощутил, как стариковские пальцы ободряюще сжали его локоть. – Сострадаю твоей потере и тому, что тебе пришлось пережить.
– Пережить… – повторил он тихо. – Я пережил. Всех. Быть может, это тоже моя… особенность? Что-то вроде проклятья. Все, кто рядом…
– Ну, я провел подле тебя десять лет, – возразил наставник строго, – и по-прежнему твой духовник почти два года твоей службы, однако все еще жив, хотя в могилу пора было лечь уж лет двадцать назад. Не говори глупостей; понимаю, что мрачные мысли посещают всякого, но это уже не мысли, а еретические измышления. Чушь, если попросту.
– Скажите главное, – оборвал его Курт. – Меня тревожит только одно. Я все сделал верно? Был иной выход?
– Твой сослуживец вселил в тебя эти мысли?
– Вы поговорили с Густавом…
– Да, побеседовал. И если судить по тому, что я услышал от обер-инквизитора и от него, ты не выглядел сомневающимся, когда докладывал о случившемся. Сожалеющим, несколько унывшим – да, но не сомневающимся…
– Слышали уже, какое прозвище дали мне в городе?
– Не сказал бы, что слишком обидное для инквизитора, – заметил тот осторожно и, увидя, как Курт покривился, вздохнул: – В той ситуации поступить иначе было… Можно, что тут говорить, можно, вот только это зависело от того, что для тебя главное. Можно было послушаться этого человека, можно было позволить ему освободить тело твоего сослуживца посреди города, где он поселился бы неведомо в ком и исчез бы неведомо где. Можно было попытаться провести следующее расследование, попытаться отыскать нового носителя…
– И это, возможно, даже удалось бы, – продолжил Курт хмуро. – Я не оправдываюсь, однако – где гарантии, что он не натворил бы ничего за это время? Что он не спрятался бы так, что мы не нашли б его? Так, как читает мысли и подделывает поведение он, – так можно скрываться годами, десятилетиями… Вечно!.. Или я оправдываюсь?
– Нет, мальчик мой, нет. Ты все говоришь правильно. И ты снова, как и в прошлый раз, страдаешь оттого, что на твоем месте почти каждый поступил бы иначе. Почти каждый сделал бы другой выбор, пошел бы на все, чтобы не дать напарнику погибнуть…
– Это его работа, – тихо выговорил Курт. – Моя и его. Рисковать и погибнуть, если нужно. Если отпускать преступника, лишь чтобы спасти следователя, то для чего нужны следователи? Мы должны погибать, если придется, именно для того, чтобы преступник не совершал преступлений, чтобы остальные не погибали. Это мерзкая, страшная, но – необходимость. Я с этими мыслями шел на службу, я вышел из стен Макария с этим убеждением; да, бросить сослуживца в беде – недопустимо, но это – это совсем другое… Вы молчите, отец? Я говорю не то?
– А если я скажу, что так? Что ты и впрямь поступил неверно?
– Значит, Густав прав, – откликнулся Курт хмуро. – Я действительно свихнулся на службе, и рядом со мной просто опасно находиться. А поскольку мыслить иначе я не умею, из следователей мне надлежит уйти… Я знаю, что это проверка, отец, но сказал я это искренне. Я не желаю, чтобы моя служба пошла во вред делу. Если вы полагаете, что делу этому лучше будет обойтись без меня – я смирюсь с вашим решением. А теперь я хочу знать, что вы думаете на самом деле. Бруно назвал меня фанатиком… Густав – сумасшедшим… Горожане зовут Молотом Ведьм, что, учитывая истоки и тот факт, что они повторяют слова Густава, навряд ли является комплиментом… В прошлый раз вы оправдали меня, но я бы сказал, что истребление моих близких входит у меня в привычку. Итак – я прав или нет?
– С кем ты будешь советоваться, когда меня не станет? – не сразу заговорил отец Бенедикт. – У кого будешь требовать суда над своими деяниями? У кураторского отдела, у нового духовника, у начальства?.. Что ты думаешь? После всего, что ты уже высказал, – как полагаешь, ты прав?
– Полагаю – да, – ответил Курт твердо. – Из всего, что я знал, что мне было доступно из способов противодействия на тот момент, – да, я считаю, что поступил правильно. Я не дал освободиться преступнику. Суд над моими действиями творит здравый смысл, и я всегда полагал, что его довольно, однако все со всех сторон говорят мне, что действовать должно чувство. Что без него разум ничего не значит, ничего не стоит. Но мое чувство велело бы мне бросить оружие и позволить ему творить, что он хочет, чтобы сохранить жизнь человеку, который не безразличен мне, которого любит и ждет жена, которую я не хочу оставлять убитой горем… И прежде, чем убить Дитриха, я похоронил чувство. Потому что оно мешает. Не мне – мешает делу. Это я такой урод, или остальные…
– …неполноценны?
– Слабы.
– Человек слаб, – вздохнул духовник. – Слаб не только телом, в первую очередь – душой; любой человек. И ты тоже… но ты сам это знаешь, посему не стану углубляться в проповедь. Свое чувство ты похоронил, вот только похоронил заживо, в том и есть твоя беда и твое спасение… Тебе нужен четкий и недвусмысленный ответ? Вот он – все правильно. Ты был прав. Тебе так скверно сейчас лишь оттого, что ты не смог получить все, не смог и спасти близкого человека, и исполнить то, что должен был, и это понятно. Но ты был прав… тебе стало легче?
– Нет, – возразил он коротко, и наставник удовлетворенно кивнул:
– Вот и хорошо. Похороненные чувства в могиле копошатся…
– Надеюсь, не вылезут, – отозвался Курт серьезно. – Пусть покрикивают оттуда. Так лучше.
– Хочешь легкой жизни? – невесело улыбнулся отец Бенедикт. – Решений, которые просты? Такого не бывает, мальчик мой – не в твоей службе…
– Ну, почему же, – оборвал он теперь уже решительно, – бывает. Задержать и предать казни такого, как этот Бернхард, – это простое решение; исполнение может оказаться сложным, но решение проще некуда.
– Да, исполнение оказалось сложным, это верно… – вздохнул духовник, посерьезнев. – Сложным – не только для тебя.
– В первую очередь не для меня, хотели вы сказать, отец, – уточнил Курт. – И это – это еще одно, что меня… смущает в этом деле. Этот священник – ведь это его смерть спасла нас, так? Это был просчет Бернхарда – не того выбрал в жертву? Слишком… что – слишком благочестивого?
– Что невероятного видит инквизитор в подобном повороте дела? – с напускной строгостью спросил духовник; Курт покривился:
– Вы словно сговорились с Бруно. Вам ли не знать, отец, насколько велика вероятность повстречать святого средь рода человеческого, и насколько оправданны могут быть подобные ожидания.