– Tertio, – кивнул Курт согласно. – Ни одному из них не более двенадцати… или не менее одиннадцати; не могу сказать, что в данном случае имеет большее значение.
– А это о чем говорит?
– Не знаю, – отозвался он, передернув плечами. – О чем угодно. Что привязано к этому возрасту?
– Утренний стояк, – предположил Райзе уверенно.
– Конфирмация [61] , – тихо возразил Ланц.
– С двенадцати вешать можно, – добавил Бруно с угрюмой усмешкой; Курт нахмурился.
– Кстати, да, – снова кивнул он, пояснив в ответ на вопрошающие взгляды: – До двенадцати лет ребенок – это ребенок; в этом возрасте начинается взросление; я подразумеваю смысл физиологический, также и de jure в те же двенадцать к нему начинают относиться фактически как к взрослому. При оплате работ, к примеру, или, как упомянул Бруно – в том числе в применении наказаний. При большой необходимости допускается даже заключение брака.
– Это версия?
– Чем нет, Вальтер? Если и впрямь убийства носят характер ритуальный, если это именно sacrificium [62] – с чего б отбор по возрасту хуже прочих оснований? Другой вопрос состоит в том, кто является объектом внимания наших неведомых малефиков. Из академического курса я лично такого не припомню, все признаки вместе не складываются ни во что, мне известное; флейта, ограниченный возраст жертв…
– Крысолов, – чуть слышно пробубнил Бруно, косо усмехнувшись; Керн приподнял бровь, вопрошающе и строго глянув в его сторону, и тот, несколько сконфузясь, пояснил: – Байка ходит в местах, откуда я родом…
– Нас «байки» не интересуют.
– Зато меня интересуют, – оборвал Курт категорично и почти вызывающе, нимало, однако, тем не смутившись; майстер обер-инквизитор насупился, совершенно явно вознамерившись сделать подчиненному внушение касательно давно и безоглядно отринутой им субординации, и тот продолжил, вновь не дав начальству высказаться: – Полагаю, мне решать; это ведь мое расследование, верно?
– Это поправимо, – пообещал Керн; на сей раз, тем не менее, особенной угрозы в его голосе не прозвучало. – Ну, что же; коль скоро майстер Гессе полагает сплетни славного города Хамельна важным для расследования фактом, незнание коего скажется на оном расследовании катастрофическим образом, – подчинимся его мудрому решению.
– Пора б осознать, что мои мудрые решения, как правило, верны. Или когда-то это было не так?
– Да; когда ты мудро решил забыть, с кем говоришь. Ты все еще мой подчиненный, и я желал бы, чтоб ты помнил…
– …о сем прискорбном факте, – ляпнул Курт, не сумев вовремя остановиться, и, когда взгляд напротив помрачнел, прикусил язык, вздохнув теперь уже без поддельного покаяния: – Простите, Вальтер. Виноват.
– Доползи сперва до моей должности, Гессе, – жестко выговорил обер-инквизитор. – Заведешь собственных подчиненных – вот им и будешь спьяну хамить, сколько душе угодно, а сейчас это лишь мое развлечение, купленное долгой и праведной службой. А теперь, если никто более не возражает, вернемся к работе. Хоффмайер, мы слушаем.
– Знаете, – замявшись, покривился Бруно, – после такого «Exordium» [63] мне уже кажется, что все это и впрямь ерунда. Нет, в самом деле; это лишь побасенка, забудьте. Таких полно в любом городе – уверен, что и в Кёльне подобное есть…
– Как знаешь, упрашивать не намерен, – не дав никому возразить, оборвал его Керн. – Есть еще версии? Гипотезы? Предположения? Намеки, вопросы, пожелания?
– Есть, – отозвался Курт, изо всех сил пытаясь игнорировать издевательский тон начальства. – Хочу поговорить с магистратскими солдатами и девочкой.
– Утром. У тебя нездоровый блеск в глазах и несет несусветными производными spiritus’ а еще за пределами видимости; пойди и проспись – не желаю давать пищу для пересудов относительно нравственного облика служителей Конгрегации… Все равно ни патруля, ни девчонки я отсюда до утра не выпущу. Ясна моя мысль, Гессе?
– Слушаюсь, – откликнулся Курт чеканно, вытянувшись. – Дозволите идти просыпаться?
Керн скосил в его сторону взгляд, подозревающий во всех смертных грехах разом, силясь отыскать в лице подчиненного тень издевки, и, наконец медленно кивнул в сторону двери. Курт, развернувшись, зашагал прочь; приостановившись на пороге, ухватил Бруно за рукав двумя пальцами и потянул за собой в коридор.
Солнце, взобравшееся уже высоко в серые октябрьские облака, застигло их обоих у двери студенческого трактирчика сонными и хмурыми; сегодня исполнить пожелание майстера обер-инквизитора не случилось – едва лишь дверь его рабочей комнаты затворилась за их спинами, в противоположной оконечности коридора возникли две фигуры: стража Друденхауса, несшего пост в приемной зале, и незнакомого человека в дорожной куртке, озиравшегося по стенам с заинтересованным видом. Стальной блеск новехонького Знака, вывешенного открыто, все разъяснил еще задолго до того, как, приблизясь, тот остановился и сообщил, не давая стражу произнести ни слова: «Томас Штойперт, expertus. По запросу». Курт представился ответно, страж был отпущен прочь, и в рабочей комнате Керна вновь случилась суета, вызванная столь внезапным и поздним явлением нового участника дознания.
Когда ознакомление вновь прибывшего со всеми присутствующими было окончено, выяснилось, к великому недовольству и тихому гневу Керна, что на пути от городских ворот до дверей башни Друденхауса тот успел узнать о деле в подробностях даже ему и не нужных; магистратские солдаты на воротах, устрашенные Знаком, не посмели запретить служителю Конгрегации въезд в Кёльн посреди ночи, однако ж и не решились пустить по городу в одиночку. Сопровождающий же Штойперта солдат, не дожидаясь вопросов (каковых тот, впрочем, задавать и не был намерен), выложил о происходящем в городе все, что знал, присовокупив к тому и то, чего ему ведомо не было, а также то, чего не было вообще. Расставаясь со словоохотливым провожатым, приезжий эксперт поинтересовался его именем, имея в планах сообщить бюргермайстеру о том, сколь приветливы его солдаты с первыми встречными незнакомцами, Знак на шее которых отнюдь не является поводом к столь искренней исповеди. Керн в ответ вздохнул, отметив, что сегодняшний трепач, несомненно, заслуживает хорошей порки, однако подобное поведение свойственно магистратским воякам в принципе, посему примерное наказание одного из них мало что изменило бы. Пообглодав косточки злосчастному солдату в частности, магистрату вообще и обменявшись вновь тяжкими укоряющими вздохами, присутствующие мало-помалу умолкли, косясь друг на друга исподлобья.