Теперешняя Моника выглядела замученной. Под густым загаром угадывалась болезненная бледность. Морщинки вокруг глаз и рта углубились не от частых улыбок, а от чего-то иного. Выгоревшие до белизны волосы были стянуты в два жидких хвостика по сторонам головы. Моника стала совсем хрупкой; когда мы обнялись, она на ощупь показалась мне почти истощенной.
— Привет, Хилья! Как прекрасно, что ты быстро пришла. Проходи.
Моника снова обратилась ко мне по-фински. Как следует шведский я выучила, только когда работала на нее. В детстве, в Восточной Финляндии, а потом в Нью-Йорке моему школьному шведскому не было применения, и поначалу он был для меня именно языком Моники. Потом он стал также и языком Давида, причем настолько сильно ассоциировался с ним, что отдельные слова вызывали у меня в голове образ Давида, его интонацию. Иногда это было радостно, иногда мучительно. Даже лучше, что Моника говорила сейчас по-фински.
Квартира дома в стиле модерн была неожиданно ярко обставлена. Кузен Моники собирал струнные музыкальные инструменты и изображения Будды, и я опасалась, как бы чего не разбить. Я села на низкую софу, обитую шелком, Моника осторожно опустилась на другую такую же напротив меня.
— Чай уже настаивается, — сказала она. — Ты же по-прежнему предпочитаешь чай, а не кофе?
Сейчас мне не помешала бы рюмка чего-нибудь покрепче. Моника осторожно устраивалась с ногами на диване, и было тяжело смотреть на ее замедленные движения.
— Мне казалось, ты пробудешь в Тоскане довольно долго. Во всяком случае, так я поняла из твоего электронного письма.
— Не всегда получается так, как планируешь. Давид опять выкинул фокус с исчезновением.
— Что ты имеешь в виду? — Моника резко вздохнула и вздрогнула, как от боли.
Я не знала, что именно стоит рассказывать. Со стороны мои поступки выглядели безответственными и безрассудными. Возможно, самым лучшим было бы связаться сначала с официальными лицами — или официальным лицом. Я же не могла оставить исчезновение Давида без последствий.
— Давид взял и пропал. У него все время земля горит под ногами. И он не признается, кто у него на хвосте.
Я не рискнула рассказывать Монике всю правду о Давиде и его делах по телефону или электронной почте, так как сообщения очень легко могут попасть не в те руки. На прошлое Рождество я отправила ей посылку, в которую спрятала письмо. Там я в основных чертах описала род деятельности Давида, конечно же не называя его по имени.
— Давид не доверяет мне, и сколько ни разговаривай об этом, слова ничего не изменят. А ты? Что заставило тебя вернуться в Финляндию?
Моника с трудом встала; казалось, у нее нет сил разогнуться.
— Чай, наверное, уже заварился. Я на минутку.
Несмотря на многочисленные ковры на полу гостиной, было слышно, как шаркают ее сандалии. На паркете в коридоре шаги Моники издавали совсем странный звук — будто она каталась по паркету на коньках. Может, нужно пойти помочь? Издали, вероятно из кухни, послышался стук: что-то упало, но не разбилось. Вскоре Моника принесла поднос: чайник, две чашки с блюдцами, розеточка с медом и тарелка с печеньем. Но Моника едва держала свою ношу, словно та весила килограммов двадцать. Я поднялась, взяла у нее поднос и поставила на журнальный столик. Руки у Моники тряслись от напряжения.
— Ну, теперь выкладывай, что с тобой случилось!
— Я бы, конечно, рассказала, если бы только могла. — Моника грустно улыбнулась. — Никто точно не знает. Доктора в Мапуту сначала сказали, что речь идет о кишечной инфекции, потому что организм не принимает никакой пищи. Потом начали проявляться симптомы мышечной дистрофии. Я приехала в Финляндию, чтобы пройти более подробное обследование. Никак не хотела оставлять мою кухню, но Жоау обещал продолжить наше дело, даже если я не смогу вернуться.
— Жоау? — Моника упоминала имя этого мужчины в телефонных разговорах и по электронной почте, я считала, что это ее любовник.
— Жоау. — К ней вернулась грустная улыбка. — Это мой партнер. Ему сорок, он католик, у него в Мапуту жена и пятеро детей. Это, конечно, не было препятствием к нашим отношениям. Возможно, моя болезнь из-за него. Я знала, что у нас никогда не получится что-то большее. Но сердце и ум не смогли оторвать меня от этой любви. А вот тело надломилось и заставило уехать. Может, в сотнях километров от него мне удастся выздороветь.
Ее руки наконец перестали дрожать, и она наклонилась налить чай. Красный цвет ройбуша дышал саванной, по комнате поплыл умиротворяющий аромат.
— Где уж нам найти счастье с мужчинами, — усмехнулась я. — Как оценивают твое состояние доктора? Это что-то… серьезное?
— Завтра только пойду на первый прием. Ты же знаешь, я всегда избегала частных врачей! Несправедливо, что богатым доступно более качественное медицинское обслуживание. Но сейчас, когда я попала в трудную ситуацию, мой идеализм сошел на нет. Послушно несусь в «Мехиляйнен». — Моника поднесла чашку к бескровным губам. — Но я вовсе не сижу без дела в ожидании приговора врачей. Хочу что-нибудь придумать. Я еще в Мозамбике начала узнавать о ресторанах, выставленных на продажу. Собираюсь открыть «Чез Моник» снова. За время моего отсутствия экологически чистая пища и национальная кухня стали настоящим трендом, так что спрос будет достаточный. Сейчас пытаюсь придумать, как соединить нехитрые африканские блюда с финскими крестьянскими традициями.
— Каша с простоквашей и маниока? — Мне было совершенно необходимо заставить Монику улыбнуться, хоть чуть-чуть, и моя глупая болтовня помогла.
— Ты много рассказывала, как дядя Яри кормил тебя в детстве. Вы питались тем, что могли найти сами, ловили рыбу и собирали ягоды. А мясо из магазина получала только эта рысь…
— Фрида. — Произнося это имя, я по-прежнему ощущала трепет.
Боль от потери Фриды не пройдет никогда. Мама, дядя Яри, Фрида… И Давид опять исчез неизвестно куда. Моника не должна меня покинуть!
— «Чез Моник» или, быть может, «Столовая дяди Яри»? Принимаются предложения для названия нового ресторана! — Глаза Моники опять стали прежними, в них засветилось вдохновение. — Ты ведь снова без работы? Сильная, энергичная и способная при необходимости выполнить задачи блюстителя порядка женщина без места не останется. Считай, что я тебя уже наняла.
Именно этого я и хотела. Время, когда я работала на Монику, было лучшим в моей жизни. Я тогда нуждалась в какой-то цели, мое существование после смерти дяди Яри сводилось по большому счету к бессмысленному блужданию с одного рабочего места на другое. Я ничего не сказала, только кивнула. Моника начала фонтанировать идеями об устройстве ресторана. Она явно старалась прогнать из мыслей возможность, что серьезно больна и болезнь может воспрепятствовать ей осуществить эти идеи. И я тоже не хотела об этом думать. Планы Моники полностью меня поглотили, и только спустя долгое время я вспомнила, что мне нужен компьютер. Моника пригласила меня переехать к ней. Ее кузен возвратится из Индии в конце мая, к этому моменту Моника уже успеет найти нам постоянную квартиру. Мы с ней обе были одинокими душами, потому и привязались друг к другу.