И правда, Анита говорила, что Паскевич вдовец и имеет право распоряжаться собой.
— Юрий с детства обнаруживал массу талантов: и как живописец, и как мошенник. Пара лет в сибирском исправительном учреждении только развили его криминальные наклонности. Он отыскал мужчину, на которого мать указала ему как на отца, попытался завязать с ним отношения. Это, пожалуй, удалось, ибо какое-то время Транков жил в Москве у Паскевича и учился в архитектурном институте. Он, наверное, вначале даже верил, что сможет быть полезен для отцовского бизнеса как архитектор. Но учебу он не завершил, отец пристроил его к другому делу. Ты показала Паскевичу, что его сын ни к чему не пригоден. Полагаешь, он не захочет отомстить?
Лайтио захлопнул окно, и от резкого движения рубашка снова распахнулась, даже потеряла еще одну пуговицу.
— Могу пришить. — Я подняла ее с пола и вернула хозяину. — Ничего сложного.
Но он только фыркнул и положил пуговицу в карман брюк.
— Я уже конченый человек, — сказал он затем, — то есть в плане карьеры. Но, возможно, это только к лучшему. Раз меня уже собираются уволить, мне бояться больше нечего и я могу вести свое расследование. Надо связаться с парой прирученных журналистов. Мой босс боится огласки больше всего на свете. В этой стране, если однажды прослывешь мерзавцем, от этого клейма нипочем потом не отделаешься. Только ты оставайся-ка в этом своем ресторане, я сам обо всем позабочусь. И забудь как о Стале, так и о Транкове. Был же этот приятный мужчина, этот финский швед, как же его имя…
— Петер?
— Да, он. Вроде ты ему очень нравишься.
— Послушай, не лезь в мою личную жизнь. Я сама разберусь.
— Пока ты сама все только запутала, дорогая моя девочка.
Нравоучений я слушать не собиралась и потому ушла. Вся моя одежда пропиталась запахом сигар, и я завернула на Юрьонкату переодеться и обнаружила в ящике извещение с почты: пришла посылка. Еще я взяла визитку Транкова и отправилась поплавать в соседний бассейн. Мне не слишком нравится плавать в помещении, но бассейн на Юрьонкату — один из лучших в мире, а к тому же я договорилась встретиться там с тетушкой Воутилайнен. Соседка начала ходить сюда еще девочкой, в сороковые годы, и продолжала до сих пор. Мы забронировали на втором этаже кабинку для отдыха и заказали медовуху. Соседка принесла яблочный пирог.
Мы не пользовались купальниками, я всегда их ненавидела. По мнению тетушки Элли, купаться в одежде — глупость.
— Нам все время навязывают неправильный взгляд на наготу, обнажаются или мельком приоткрывают какие-то части тела только молодые и красивые, — твердила Элли, когда в первый раз вела меня на Юрьонкату. — Мы все родились без одежды. Эти складки и колбаски, которые всех нас поработили, посторонним нельзя видеть. Как будто показывать свое тело можно только идеально сложенным! В бассейне все равны, даже те, у кого грудь некрасивая!
Я попыталась представить, каким бы показалось это место десятилетней Хилье, выросшей в Хевосенперсет. В те годы я бы просто онемела в этой атмосфере античной купальни, где колоннада, и арки, и лакомства на столах. Все это и сейчас внушало мне уважение. Майк Вирту, конечно, был бы в ужасе. По слухам, сам он купался исключительно в бронежилете.
Тетушка Воутилайнен и правда была не Афродита: груди напоминали пустые мешочки, бедра расплылись после беременности, на ногах виднелись шрамы от операции против варикозного расширения вен, на животе — от сделанного в конце пятидесятых годов кесарева сечения. В сауне рядом с ней оказалась девушка лет двадцати, сплошь покрытая татуировками, и тетушка, как художница, сразу принялась расспрашивать об этой нательной живописи. Большей частью изображения как-то касались семейства кошачьих, на правом плече красовались знакомые ушки с кисточками. Я не участвовала в разговоре, молча слушала, с чувством, что попала куда надо.
Когда мы наплавались и насладились прохладительными напитками, я рассказала Элли, что встретила ее знакомого, симпатичного молодого художника. Она не знала, что Транков пару лет назад похитил депутата Хелену Лехмусвуо, и сейчас я упомянула лишь о том, что Транков появился на открытии «Санс ном» и я узнала его благодаря нарисованному ею портрету.
— У него все хорошо, он уже не водит мусорный грузовик. Он же по образованию почти готовый архитектор и сейчас служит в строительной фирме Уско Сюрьянена. Посмотри, какая чудесная у него визитка.
Если я все же пойду на встречу с Транковым, мне понадобится страховка. Тетушка Воутилайнен была самым подходящим человеком: в случае чего она и опознает Транкова, и сумеет описать его в полиции, да и он, объявив себя законопослушным гражданином, едва ли причинит вред женщине на восьмом десятке.
— Очень рада это слышать! А как твои сердечные дела? Когда весной ты отправилась туда, в Италию, я ждала, что вот-вот раздастся звон свадебных колоколов.
Я принужденно улыбнулась. Пожалуй, я и сама на это надеялась тогда.
— Не все надежды сбываются, а этот человек… Словом, он не из тех, кто спешит жениться. Да и я не слишком стремлюсь замуж, мне моя жизнь нравится, как есть.
— А ты не предпочитаешь женщин? — спросила Элли таким тоном, будто интересовалась, люблю я больше черный чай или зеленый.
Я чуть не подавилась медовухой. Тетушка активно воевала с предрассудками и, по слухам, на экскурсиях для пенсионеров нередко вносила смятение.
— Возможно, я еще не встретила женщину своей мечты, — попыталась я пошутить. — Такое тоже было, но, пожалуй, Давида я любила, — призналась я, глядя, как девушка с «кошачьими» татуировками целеустремленно рассекает воду в бассейне. — Сейчас мне никто не нужен, я и так счастлива, — соврала я и взяла еще кусок яблочного пирога.
После бассейна я едва успела до закрытия почты забрать мою посылку. Я просила Хаккарайненов выслать только фотографии с похорон матери, но ящик оказался таким большим, что не мог содержать один альбом. Открыв его, я не знала, плакать или смеяться: Хаккарайнены не учли, что я работаю в ресторане. Майя напекла столько картофельных пирогов и булочек, что хватило бы на целую роту, вдобавок там были сушеные грибы, сушеные листья черной смородины для чая и укроп. Майя вложила открытку: дескать, листья собраны с ягодных кустов перед нашей избушкой в Хевосенперсет. Мы когда-то сажали их с дядей Яри. Я вскипятила воду и заварила чай.
На обложке альбома был изображен заход солнца над морем. Его цвета выглядели неправдоподобно яркими, а вот фотографии внутри уже поблекли — им ведь было не менее тридцати лет. На первой странице была только одна фотография: простой дешевый гроб моей матери с венком из розовых гвоздик. В голове начало гудеть, я не хотела смотреть эти снимки. На следующем развороте был опечаленный священник. Помню, как он погладил меня по голове и сказал, что мать сейчас счастлива на небесах и однажды я попаду к ней, если только буду послушной девочкой. Я спросила, когда это будет, и священник ответил, что до того пройдет еще лет семьдесят, мне же некуда спешить. До десяти лет я верила, что священник действительно знал, как долго я проживу.