Карл, слушая речь доминиканца, мучительно пытался припомнить, где же он раньше мог слышать все эти тезисы, но вскоре сдался. Подобной риторикой были набиты все богословские трактаты, от папских булл и до выступлений ярмарочных проповедников. Сейчас же его мысли более всего занимало, успеет ли Дитрих со своими людьми до казни и насколько точно выполнит свои обещания позабытый в суматохе последнего дня Бернар.

– Может быть, кто-то мне возразит, что наша Церковь осуждает кровопролитие? – продолжал меж тем Ансельм, строго оглядывая ряды слушателей, словно ожидая среди них найти несогласного. – Однако, заметьте, братья, что мы, святая инквизиция, не проливаем крови еретиков. Мы лишь разыскиваем их, устанавливаем степень вины и передаем мирскому суду. Однако и мирскому суду мы не разрешаем кровопролития. Пойманные и осужденные еретики подвергаются повешению, утоплению либо очистительному сожжению, аутодафе! И в этом, братия, проявление высшей гуманности, которой никто из этих грешников не заслуживает. Но к делу! Сегодня мы передаем в руки наместника Монтелье пятерых сатанистов-катаров, чья вина подтверждается многочисленными свидетельствами добропорядочных христиан, а равно и их собственными признаниями…

Карл, уже не вслушиваясь в словоплетения инквизитора, прищурив глаза, устремил взгляд на солнце, будто бы пытаясь его задержать на месте до тех пор, пока на выгон не влетят доблестные майнцские рыцари. Однако дорога, ведущая в Арль, оставалась пустынной. Последние слова, которые произнес Ансельм, неожиданно дошли до сознания Карла.

– Первым свидетелем обвинения, уважаемый наместник, выступит вассал сеньоры де Монтелье, Бернар Монтрезорский!

«Почему же Бернар? – недоумевал Карл. – Его же вчера даже на допросы не вызывали и если уж собирались выслушать, то должны были сделать это в самом конце…»

Тем временем два арбалетчика из охраны наместника Монтелье подтащили к трибуне связанного Бернара.

– Ответствуй! – сказал Ансельм. – Признаешь ли ты обвинение в колдовстве, выдвинутое против тебя майнцским зеленщиком Густавом?

– Признаю, но только отчасти, – выпучив глаза, отвечал толстяк. – Колдовал, было дело. Но не от греховных мыслей и побуждений, но только лишь потому, что и сам был околдован еретиками и действовал под силой их чар…

– Вот как! – делано усмехнулся Ансельм. – И что же, ты сможешь назвать тех, кто напустил на тебя сии чары?

Карл понял, что все пошло совершенно не так, и в глубине души уже догадался, чье имя назовет подлый вор и растлитель. По фальшивым голосам Монтрезора и инквизитора было ясно, что перед публикой разыгрывается заранее срепетированный спектакль, однако разум Карла протестовал против столь вероломных действий, вдохновителем которых несомненно был…

– Могу! – громко произнес Монтрезор. – Околдовавшим меня еретиком был некий лжесвященник из Майнца. – Произнеся эти страшные слова, Монтрезор протянул руку (похоже, что именно для этих целей не связанную) в ту сторону, где стоял Карл.

Люди, стоящие рядом, шарахнулись в стороны. В мгновение ока вокруг Карла образовалось пустое пространство. Он ошарашенно повернулся туда, где стояло кресло Годэ. Кардинал, прищурив глаза, смотрел на него в упор, как повар смотрит на курицу, избранную для будущего бульона. Подчиняясь чуть заметному кивку головы кардинала, пятеро савойцев во главе с Швальбе подошли к Карлу и взяли его в каре.

– Однако, отец Ансельм, не кажется ли вам, что для столь тяжелого обвинения одного свидетеля недостаточно? – ханжески поинтересовался Годэ. – Ведь отец Карл был рекомендован инквизиции самим архиепископом Майнцским и выполнял обязанности секретаря на нашем процессе…

– Свидетели есть, ваше высокопреосвященство! – с готовностью ответил Ансельм. – Кто как не единомышленники являются лучшими обличителями его страшной вины. Ведь, как выяснилось, Карл принимал участие в их шабаше!

Повинуясь незаметным для публики безмолвным распоряжениям кардинала, к трибуне подтащили и поставили рядом с Бернаром лысую Арабель. Судя по тому, как тяжко девушка передвигала ноги, Годэ после допроса все же отдал ее на поругание своим верным савойцам…

– Он, – кивнула девушка, со злостью смотря на Карла. – Прибыл к нам из Майнца, как представитель тамошней катарской общины. На греховном молебне, от участия в котором я открещиваюсь в искреннем покаянии, он нарушил цели… цела… ну в общем, он надругался надо мной, и совершил блю… блудодеяние, посредством… – далее предательница в подробностях и с чувством расписала, каким именно образом «надругался над ее невинным телом» заезжий еретик. В подтверждение своих слов, она указала, где именно у него на теле имеются царапины от ногтей, которые она сделала, «пытаясь защитить свою честь». Карлу тут же бесцеремонно задрали рясу, представив взорам взревевшей публики означенные царапины.

– Ну вот, какие же еще доказательства требуются для того, чтобы удостоверить уважаемый суд в том, что именно этот человек и является истинным организатором и вдохновителем всей здешней ереси, – с фальшивой горечью произнес Ансельм. – Что же, столь неожиданно открывшиеся обстоятельства требуют дополнительного расследования. Мы не варвары и не можем отправить на костер человека, не исполнив прежде всех необходимых и обязательных процедур. Святая инквизиция просит суд подождать до завтра. Сегодня же, для того чтобы не разочаровать ожиданий собравшихся здесь добрых христиан, жаждущих торжества закона и справедливости, мы передаем в руки наместника Монтелье пятерых сознавшихся альбигойцев, колдуна Бернара де Монтрезора, Зигмунда, пособника лжесвященника Карла, а также и зеленщика Густава. Все они прошлой ночью сознались в своих прегрешениях, а потому мы, братья доминиканского ордена, смиренно просим уважаемый суд назначить им гуманное наказание. В виде повешения.

Палач и двое его подручных кинулись расправлять спутавшиеся на ветру петли. Под довольный рокот толпы к виселице поволокли обреченных. Альбигойцы при этом гордо молчали, лишь Арабель недоуменно хлопала безбровными глазами, будто ребенок, у которого отобрали только что подаренную конфету. Зато троица из «примкнувших» устроила такой вой, что почти заглушила толпу.

– Я не виноват, – словно боров под колуном бойца визжал Зигмунд. – Я же все сделал, как вы сказали, ваше высокопреосвящ… – последнее его слово оборвал кулак конвоира, но эстафету перехватил Монтрезор.

– Не хочу умирать!!! – верещал он, совершенно потеряв человеческий облик. – Карл, прости, они обещали из меня жир вытапливать, пинту за пинтой. А девке этой сказали, что именно ты их предал и в засаду привел…

Зеленщик, пребывавший в ступоре с того самого дня, когда его доставили в Майнц люди Швальбе, цеплял носками сапог истоптанную грязную землю и выл побитым псом.

Что происходило дальше, Карлу увидеть не довелось. Трудно рассматривать подробности, когда тебя роняют лицом в пыль и крутят руки…

Глава 6

Они должны заботиться о том, чтобы процесс был разобран и был передан им, первоначальным судьям, для окончательного приговора. Они должны также заботиться о скорейшем возвращении на места своей обычной деятельности, чтобы уныние, неприятности, заботы и расходы не отразились вредно на их здоровье. Ведь это все вредит церкви, еретики начинают чувствовать себя сильнее, а судьи не найдут должного почитания и уважения и не будут вызывать страха при своем появлении. Когда другие еретики видят, что судьи утомлены долгой работой при римской курии, они поднимают голову, начинают презирать судей, становятся злостными и дерзновеннее сеют свою ересь.