Джош спустился вниз. Габриэлла сидела на кухне и пила кофе. Ее все еще влажные волосы вьющимися локонами обрамляли лицо. Она увидела его и постаралась улыбнуться. Этот интимный взгляд словно заключил его в объятия.
— От Роллинза никаких известий? — спросил Райдер о том единственном, что сейчас имело значение.
Габриэлла кивнула.
— Слава богу, он уже почти закончил.
— Больше никто не звонил?
— Нет. Я с ума схожу.
— Они позвонят, Габриэлла. Обязательно позвонят.
Она кивнула.
— Кофе хочешь?
Она собралась было встать.
— Не надо, я сам.
— Нет. Позволь мне. Это даст мне хоть какое-то занятие. Я должна чем угодно себя занять.
Габриэлла налила кофе в чашку, поставила ее перед Джошем, а сама уселась напротив.
— Не могу поверить в то, что я сделала вчера ночью.
— Горе способно сотворить с людьми и не такое.
Она уставилась в свою чашку, словно стараясь найти там ответ.
— Но все это было… я совсем…
— Ты была на пределе и нашла выход. Не надо к этому возвращаться. Тебе еще никогда в жизни не приходилось испытывать подобного стресса. Не суди себя слишком строго.
— Просто все дело в том… — Наконец Габриэлла посмотрела ему в лицо.
В ее взгляде были тоска и смятение.
— Джош, я тебя не использовала.
— Есть один буддийский коан, [10] — сказал он. — На столе стоят свечи. Те, что справа, зажжены, те, что слева, — нет. Очередная свеча догорает. Монах в самый последний момент зажигает от нее свечу, расположенную напротив. Когда и эта догорает, монах зажигает от нее следующую. Вопрос вот в чем. Является ли пламя последней свечи тем же самым, которое горело на первой и на второй?
— Да, оно то же самое. А ты что думаешь?
— Не то же самое, но и не другое. Без изначального пламени ни одна из остальных свечей не была бы зажжена.
Габриэлла молча кивнула.
Джош продолжал:
— Мы с тобой разделили нечто важное. Для нас это означает разные вещи, но мы на какое-то время воспламенились и разделили горение. Благодаря этому сегодня утром мы оба уже другие. Возможно, это больше никогда не повторится, но и не исчезнет.
Габриэлла едва уловимо склонила голову, словно принимая благословение, и в этот самый момент зазвонил телефон.
Пятница, 10.48
— Я же тебе сказал, сделай так, чтобы она заткнулась!
Беттина и до этого мгновения была жутко напугана, но от грубого окрика Карла ее сердце забилось в бешеном ритме.
«Долго так продолжаться не может. Я вот-вот умру от страха. Слышит ли Карл, как у меня колотится сердце?»
— Почему мы не можем остановиться и купить вкуснятину? — в шестой раз с завывающим всхлипыванием спросила Куинн.
— Потому что мы очень торопимся, милая девочка. Давай просто помолчим и немного потерпим.
— Но я хочу остановиться, — голосила Куинн.
— Клянусь господом богом, если ты не добьешься того, чтобы она заткнулась, то я сверну на обочину и сделаю это сам! — рявкнул Карл, сидящий за рулем.
— Но ей же нет и трех лет, — с вызовом ответила Беттина и тотчас же застыла.
«Я только что огрызнулась. Как поступит Карл?»
Девушка уже не тешила себя иллюзиями насчет того, что под этой грубой наружностью скрывается мягкая душа, не желающая никому делать больно. Она провела в его обществе трое суток, наполненных паникой, и убедилась в том, что если у него где-то глубоко внутри и скрывалась капелька человечности, способной откликнуться на доброту и любовь, то она уже давно затвердела и высохла.
Беттина взглянула в окно машины. Она понимала, что ей видно все, но снаружи ничего нельзя рассмотреть. Машина была похожа на гроб, закрытая со всех сторон, непроницаемая. Вырваться из такой невозможно.
Беттина знала, что похитители, как правило, расправлялись со своими жертвами. Об этом постоянно рассказывали по телевизору. Многим ли посчастливилось остаться в живых? Перед ее глазами стояла сотня газетных заголовков, на которые она прежде никогда не обращала внимания.
— Почему мы не можем купить вкуснятину? — снова спросила Куинн.
— Я же сказал, сделай так, чтобы она заткнулась! Ты меня не слышала? Проклятье, как же эта маленькая тварь меня раздражает!
— Малышка, мы купим что-нибудь вкусное, когда встретимся с нашей мамочкой. Это будет уже совсем скоро. Тогда ты получишь конфеты.
— Давай остановимся и купим вкуснятину, чтобы угостить маму. Я хочу «Эм-энд-эмс».
Карл покосился назад.
— Говорю тебе в последний раз!.. Если нужно, запихни ей в рот носок. Мне сейчас не до этого. Ты меня поняла или мне нужно вколачивать это тебе в башку?
Беттина ничуть не сомневалась в том, что он на это способен. Карл сделает это не задумываясь. Она вытерла о джинсы вспотевшие ладони и украдкой бросила взгляд на его затылок, на те два дюйма между скобкой коротко остриженных волос и краем воротника. Кожа была красной от загара, но на вид казалась нежной.
«Есть ли под ней вены? Артерии? Если наброситься на Карла и укусить за шею, то можно будет нанести ему достаточно серьезную рану и тем самым хоть на время вывести из строя.
Нет. Он ведет машину. Если сделать ему больно, он может не справиться с управлением и погубить всех».
За прошедшие трое суток Беттина еще ни разу не находилась так близко к нему. После бесконечного беспомощного отчаяния в номере мотеля, после семидесяти двух часов непрерывно бубнящего телевизора она так и не придумала никакого результативного ответного действия.
— Давай купим конфеты в подарок маме.
— Твою мать, да сделай же что-нибудь, чтобы она замолчала!
Беттину прошибло холодным потом. Ее охватила дрожь, зубы снова неудержимо начали клацать.
Куинн слушала этот звук на протяжении трех дней и научилась связывать его с тем, что нехороший дядя сердится еще больше. Она разразилась громкими, судорожными всхлипываниями.
Беттина была близка к панике.
«Вдруг терпение Карла лопнет? Что, если он сейчас обернется и пристрелит нас обеих?»
— Ну же, Куинн, перестань плакать. Сейчас мы встретимся с мамочкой. Она очень обрадуется и расцелует тебя с головы до ног.
Однако завывания не прекращались. Хуже того, они стали еще громче.