— Проследить за тем, чтобы все было в порядке? Это его слова?
Себастьян кивнул.
— Следователь мне ничего не сказал. А вы не знаете, разобралась ли полиция в том, что здесь произошло? Обычный грабеж с непредвиденными последствиями? Или что-то более серьезное?
— Я бы с радостью вам ответил, но ничего не знаю. Могу только сказать, что ваш отец очень умный и осторожный — определенно, он знает, как защитить себя… Не сомневаюсь, что с ним все в порядке, где бы он ни был.
— У вас есть дети?
Себастьян кивнул, и Меер показалось, что она заметила у него в глазах мелькнувшую боль.
— Почему вы спросили об этом?
— Вы так меня утешаете — должно быть, вы заботливый отец.
— Наверное, я просто пытаюсь утешить самого себя.
— Мой отец — у него все в порядке. С ним ничего не может случиться.
Это была реакция ребенка. Таким Меер видела отца в детстве: бесстрашным искателем приключений, побеждающим драконов, отчаянным пиратом, похищающим украденные сокровища. И вот сейчас ей пришлось напоминать себе, что отцу уже шестьдесят пять лет, что он очень религиозный, несколько эксцентричный ученый, развращенный постоянным везением. Ее охватило беспокойство.
Из кухни в гостиную вошли двое полицейских с носилками. Даже за спиной Себастьяна Меер разглядела под простыней очертания женщины, обнаруженной на кухонном полу. Ее передернуло.
— У меня тут машина. Я могу вас куда-нибудь подвезти?
— Следователь сказал, что, закончив здесь, он отправится в художественный салон, чтобы выяснить, сможет ли ему кто-нибудь сказать, где мой отец. Вы не могли бы отвезти меня туда?
Узкая улочка перед домом Джереми Логана была забита полицейскими машинами, и Себастьяну потребовалось несколько минут, чтобы вывести свой «Мини-Купер» из этого столпотворения.
Когда они доехали до конца квартала, Меер оглянулась назад.
— Вы ее знали?
— Только здоровался, когда она открывала дверь. И говорил спасибо, когда она приносила чай или прислуживала за ужином.
— Как ее звали?
— Рут… — Себастьян замялся. — Фамилии я не знаю.
Меер посмотрела на редкие светлые волосы на тыльной стороне его рук, сжимающих рулевое колесо, обратив внимание на длинные пальцы и рельефно выделяющиеся крупные вены, и в который раз задалась вопросом, почему так быстро прониклась полным доверием к этому мужчине, хотя познакомилась с ним только сегодня. Она всегда трудно сходилась с людьми, никогда не умела вести разговоры ни о чем, и вдруг эта мгновенная симпатия к совершенно незнакомому человеку… И в то же время, если бы ее попросили описать свое отношение к Себастьяну, Меер ответила бы, что у нее такое чувство, будто им уже пришлось пройти через одни и те же коварные тени.
— Вы уже бывали дома у моего отца. Вы не заметили, пропало ли что-либо ценное? — Она тотчас же поспешила исправиться. — Конечно, ничто не сравнится с жизнью этой женщины. Я хотела сказать…
— Все в порядке. Я вовсе не считаю вас бессердечной.
Акцент у Себастьяна был не такой уж и сильный, но все же он делал его речь не слишком разборчивой.
— Почему вы так думаете?
— Я вижу это по вашим глазам.
— Это невозможно, — сказала Меер, потому что в противном случае ей было бы трудно вынести боль в глазах Себастьяна.
Оторвав взгляд от дороги, он посмотрел на нее, и Меер испугалась той связи, что образовалась между ними благодаря встрече их глаз.
— Извините, — пробормотал Себастьян.
Меер не поняла, за что он извиняется. За то неуютное чувство, только что вызванное его словами? За полную открытость в поведении? Те, кто только что познакомился, так не ведут себя друг с другом, даже при подобных обстоятельствах, оправдывающих многое.
Себастьян сосредоточился на дороге, а Меер стала смотреть по сторонам. Старинный жилой квартал, в котором находился дом ее отца, перешел в современную часть города, где к прошлому подмешивалась значительная доля настоящего. И все же неоновые вывески и знакомые логотипы на рекламных щитах не портили общее ощущение того, что здесь жива сама история.
Тишину в салоне машины наполнили напряженные аккорды Шестой симфонии Бетховена, выплеснувшиеся из стереоколонок, но в этих звуках что-то было не так, словно две отдельные дорожки накладывались друг на друга, причем одна чуть отставала от другой. Эти нестыковки порождали режущий слух диссонанс, портивший мелодию.
— Вы не могли бы выключить музыку? — попросила девушка.
Открыв окно, она подставила лицо прохладному ветерку.
Себастьян выключил радио.
— Вам плохо?
— Нет, со мной все в порядке.
Поколебавшись, он проговорил:
— Ваш отец мне рассказывал.
— О чем?
— О вашем детстве. О воспоминаниях. О той музыке, которую вы слышите, но никак не можете вспомнить. О несчастном случае. О том, как перелом позвоночника едва не привел к полному параличу и как вам тогда пришлось тяжело.
Меер почувствовала себя полностью обнаженной, к чему она не привыкла. И не знала, как себя вести.
И снова, словно прочитав ее мысли, Себастьян извинился:
— Пожалуйста, поймите, ваш отец рассказал мне все это только потому, что мой сын Николас переживает нечто подобное.
— Сколько ему лет?
— Почти десять.
— И что с ним?
— Вначале… — Себастьян пожал плечами. — Никто не знает. Десятки самых разных врачей подтвердили, что никаких проблем со здоровьем у него нет. Моя бывшая жена психиатр, и она считает, что речь идет о психотическом срыве, но я с ней не согласен. Больше я так не думаю.
Меер почувствовала, что будет дальше, и ей захотелось остановить его. У нее не было никакого желания выслушивать рассказ еще об одном заблудившемся ребенке, так же, как заблудилась она сама, страдающем от тех же самых непонятных тайн, но Себастьян уже начал рассказывать.
— Мои исследования привели меня к проблемам травм прошлой жизни и в Общество памяти. Когда я описал то, что происходит с моим сыном, ваш отец рассказал мне о ваших проблемах.
Не привыкшая обсуждать свой личный ад с кем бы то ни было, Меер молчала. На минуту забыв тревогу об отце, она вместо этого разозлилась на него. Кто для него этот Себастьян Отто, чтобы выкладывать ему все?
Или не заметив ее растерянность, или решив не обращать на нее внимания, Себастьян продолжал:
— Сейчас состояние Николаса очень плохое. Он находится в психиатрической клинике, в которой работает моя бывшая жена. Я теперь не могу даже поговорить со своим сыном.
Его голос был словно стянут шрамами горя.