Себастьян расплатился с водителем такси, вышел из машины, открыл дверь и протянул руку, помогая Меер выйти. У нее затекла спина, и ей было не обойтись без его помощи. Она постаралась сдержаться, но все же поморщилась от боли. Дождь сменился мелкой моросью, и можно было не торопиться, но Себастьян быстро увлек Меер через запотевшие стеклянные двери гостиницы «Тонет». Оба они устали и были встревожены. Весь день они провели в парке Пратер, убеждаясь в том, что за ними никто не следит, пытаясь определить, куда отправиться и что делать.
В ходе перестройки особняка XVIII века были заботливо сохранены старинные деревянные балки, каменные плиты пола, сводчатые потолки и шестифутовые готические витражи, поэтому даже после модернизации гостиница обладала своим особенным духом. Негромко звучала симфония номер двадцать пять ре-минор Моцарта, а воздух благоухал ароматами свежих яблок и дыма костра. При любых других обстоятельствах остановиться здесь было бы очень мило.
Себастьян кивнул в сторону камина с весело трещащими поленьями, перед которым были расставлены несколько удобных кресел, обтянутых светло-коричневым бархатом.
— Присаживайся, а я узнаю, есть ли в этой гостинице свободные номера, — улыбнувшись, предложил Себастьян.
Он направился к столу администратора. Провожая взглядом высокую, статную фигуру Отто, Меер поражалась его спокойному поведению. Всего несколько минут назад он был таким же дерганым, как и она. Так какой же Себастьян настоящий? При мысли о том, что она его не знает, беспокойство Меер возросло. Да, она его совсем не знает.
Ее внутренний метроном бешено качался от надежды на то, что все кончится благополучно, до уверенности в неминуемой катастрофе. Меер с трудом подавила желание вскочить и бежать куда глаза глядят, в том числе и от Себастьяна. Ей уже приходилось мучиться подобной необъяснимой тревогой, сначала в детстве, затем в колледже, и она хорошо знала симптомы: пот, дрожь и быстро колотящееся сердце.
Пять минут спустя администратор открыл дверь номера двадцать три, двухместного люкса с матово-голубыми стенами, высокими потолками, паркетным полом и большими двустворчатыми окнами, выходящими на церковь напротив. А у окна, словно дожидаясь Меер, стоял сияющий черным лаком рояль «Бозендорфер». Его поверхность была подобна бархату. Клавиши сверкали. Инструмент словно упрашивал сесть за него и начать играть.
Впервые за последние четыре часа Меер выпустила свою сумочку из рук, рассталась с ней, положила на скамейку перед роялем и сама села рядом. Поставив пальцы на клавиатуру, она закрыла глаза и какое-то время сидела молча, просто наслаждаясь прикосновением к гладкой слоновой кости.
Где-то у нее за спиной Себастьян разговаривал с администратором, но Меер не обращала внимания на них, не думала о бесценном сокровище, находящемся у нее в сумочке. Ее пальцы, словно сами собой, начали двигаться по клавишам, исполняя музыку. Она не выбирала «Аппассионату»; соната сама выбрала ее. Во всем мире осталось только покрывало звука, заслонившее все органы чувств Меер, рассеявшее все ее мысли, прогнавшее прочь физическое ощущение самой себя, подхватившее ее на руки и унесшее прочь, воспарившее вместе с ней в другое пространство, где не было ничего, кроме звука. Богатого, сочного, гармоничного.
Меер почувствовала, что Себастьян обращается к ней, только когда он положил руку ей на плечо, но она не хотела возвращаться в настоящее, ей хотелось — нет, настоятельно требовалось — закончить хотя бы это одно произведение. Опасаясь, что рояль открывает дверь к кошмарам, Меер не садилась за инструмент так долго, что уже сама успела забыть, когда это было в последний раз. Однако поскольку ей все равно не удавалось спастись от провалов в прошлое, не было смысла избегать контакта с роялем и дальше.
Закончив, Меер опустила голову, вслушиваясь в отголоски последних нот, повисшие в воздухе, в переход от звука к тишине, от тембра и тона к одной только вибрации. Ее беспокойство нисколько не уменьшилось, однако теперь, после исполнения сонаты она была больше готова к тому, что должно было произойти, словно музыка придала ей дополнительные силы.
Вздохнув, Меер пододвинула сумочку к себе. Пора.
Открыв кожаную сумочку, она сунула руку внутрь, нащупала носовой платок, в который была завернута флейта, и вытащила ее. Тонкий предмет, полностью скрытый хлопчатобумажной тканью, застыл, погруженный в глубокую спячку, однако пальцы Меер ощутили что-то живое, наполненное внутренней энергией. Это было что-то сродни прикосновению к клавишам рояля.
— Меер? Ты не слышала ни слова из того, что я тебе говорил на протяжении последних пяти минут. Что с тобой? — Присев рядом с ней, Себастьян обнял ее за плечо. — Ты вся дрожишь. — Он погладил ей волосы, словно успокаивая ребенка. — Мне страшно за тебя. Только посмотри на себя — а ты лишь взяла флейту в руки.
— Ну и пусть. Это может быть так важно для многих людей. Для тебя. Что, если флейта — то самое, что вытащит Николаса из пропасти?
Нагнувшись, Себастьян прикоснулся поцелуем к ее губам. Меер показалось, что от его губ на нее пахнуло жаром, словно от них должен был остаться ожог, и она отдернулась назад, испугавшись обжечься еще сильнее.
— Я должна это сделать, — решительно сказала Меер. — Мне нельзя бояться.
Развернув платок, она достала флейту, и они увидели древнюю человеческую кость, покрытую сотнями вырезанных символов, сложных и незнакомых.
Среда, 30 апреля, 20.45
Они изучали флейту и ее таинственные узоры, когда в окна застучал сильный дождь и прогремел раскат грома, от которого содрогнулся весь дом. Задернув шторы, Себастьян вернулся к Меер, сидевшей на диване. И тут погас свет.
Наступившая внезапно темнота была полной. Меер почувствовала, что Себастьян встал, услышала, как он наткнулся на что-то, выругался про себя, а затем ощутила в воздухе отчетливый запах серы.
Вдруг вспыхнуло пламя свечи, озарившее лицо Себастьяна и ту часть комнаты, где он стоял. Свет из другого времени и другого места. Это мог быть XIX век. Это мог быть Арчер Уэллс с подсвечником в руке. Но это было не так, напомнила себе Меер, когда Себастьян подошел к телефону и снял трубку.
— Гудка нет, но это радиотелефон. Он не будет работать при сбое электроснабжения. Я не обратил внимания, есть ли в номере обычный стационарный аппарат. Ты его не видела?
— Нет, но если он есть, то должен находиться в спальне.
Себастьян вышел, и через минуту послышался его голос:
— Да, ты была права.
Меер услышала, как он набирает номер, затем говорит по-немецки. Наконец Себастьян вернулся в гостиную.
— Весь район остался без электричества. Не ходят ни трамваи, ни метро. Гроза что-то повредила. Я спущусь вниз и принесу еще свечей.
Он уже подошел к двери, но остановился и, постояв, вернулся к Меер и сел рядом с ней.
— Ты должна понять, что это не имеет к нам никакого отношения. Никто не может знать, что мы здесь, но ты все равно никому не открывай дверь, хорошо? Я возьму ключ с собой.