– В семидесятые ещё старый Кибер жив был, – блеснул эрудицией матрос Степан.

– Старый Кибер помер в конце восьмидесятых, когда ему было глубоко за девяносто, – сказал Василич. – Нынче таких людей не делают. Главой семьи стал Ванька – один из средних внуков.

– Это с которым вы снежных баранов ловить ходили? – невинно спросил матрос Степан.

– Щас в рожу дам, – огрызнулся Соловей. Видно было, что воспоминания о неудачной ловле трёхлетней давности доставляли ему живейшее беспокойство. – Что до баранов, то большего специалиста, чем Ванька, я по ним не встречал. Даже доктор Чернявский из научного института в Городе ему в подмётки не годился. Чуял он их буквально носом – по запаху. Должен сказать, что снежный баран – зверь довольно вонючий, и от его троп и мест отдыха буквально прёт бараниной. Наверное, ещё и поэтому обоняние у этого зверя – так себе, он полностью полагается на свои глаза. Прямо как человек, и тупой такой же. Только не пакостный и съедобный, потому – полезнее.

Но одними баранами на нашем берегу сыт не будешь. И Ванька зарабатывал на жизнь себе любыми наивозможнейшими способами. Ну как и мы все, впрочем. Собак ловил на шапки, икру добывал и рыбу, водил американских охотников, извозничал на МРБ – малом рыболовном боте… Но как-то всего этого на жизнь Киберу не хватало. Не говоря уж о его клане.

И придумал Кибер вот что.

В устье каждой более-менее значительной речки каждое лето стоит рыболовецкая бригада, ведь так?

Рыбакам надо где-то жить и что-то жрать, верно?

Пользуясь своим орочонским паспортом, Кибер получил в устьях таких вот более-менее значительных речек по участку. Естественно, с целью ведения традиционного национального хозяйства.

Тут потомок австрийского пулемётчика повёл себя совсем не как ороч. На отведённых ему участках он понастроил гадюшников, вроде как дед Доценко для своих собак. И стал сдавать их рыболовецким бригадам – вместе с дровами, вёдрами, засольными чанами. Поваром-рабочим на каждой фазенде был какой-нибудь другой Кибер – за отдельные деньги, разумеется. В общем, Ванька сумел на отдельно взятом побережье ни много ни мало, а организовать быт браконьерского промысла.

Брали за постой с рыбаков, естественно, не деньгами (они на нашем побережье в ту пору ничего не значили), а икрой. Только икру эту Ванька продавал не осенью, как все эти обормоты, а весной, когда её цена поднималась вдвое. Начал постепенно плести сети, невода, строить карбасы… Иногда люди не могли с ним расплатиться – он записывал долги. На следующий год те же люди вставали на те же места, но работали уже не на себя, а на Ваньку. Года через четыре выяснилось, что почти весь залив Одян пашет на него. Что забавно, Ванька, решив, что отныне он первый человек на деревне, решил построить себе особняк на окраине Олы.

И что вы думаете – оборудовал себе такой же точно многоклеточный гадюшник, как и те, что он сооружал для рыбацких баз. Только очень большой. В полном соответствии со своими представлениями о роскоши и величии.

– Что-то он не кажется мне ни австрийцем, ни орочем, – хмыкнул Василич. – Всё, что ты сейчас рассказал, больше всего подходит…

– Русскому, – утвердительно кивнул Соловей. – Русскому. Из Москвы.

Золотоискатели

Горная цепь, чёрная от камней и золотая из-за залитого лучами солнца снега, ненадолго отступила на запад, освобождая место для неширокой и плоской низменности. Впереди лежал широкий плоский залив, отрубленный от Охотского моря, будто саблей, длинной каменистой косой. За заливом неуклюжим комодом стоял одинокий горный массив с плоской вершиной, весь в белых, розовеющих от солнца бинтах снеговых полей, залёгших в распадках.

– Бухта Бабушкина называется залив этот, – без особой уверенности произнёс Василич.

– Так бухта или залив? – поддел его Соловей.

– Тьфу на тебя, тварь грамотная, – сплюнул Василич. – Перец, тащи лоцию.

– Лагуна Средняя, – с недоумением прочитал капитан. – Это что ж такое деется, люди, а? Все названия путать стал…

– А сказать, почему ты их путаешь, Василич? – с доброй улыбкой, совершенно не идущей к его бородатой злодейской физиономии, произнёс Соловей. – Потому что ты и не знал их никогда. И хреновину эту, лоцию, тебе года три назад на катер по блату притащили – когда сейнер у нас в бухте на чистом месте утонул, а твои приятели грабили то, что на поверхности осталось плавать. А знаешь ты только названия из изустной традиции. Что, в общем-то, не отменяет того факта, что являешься ты лучшим шкипером побережья.

Василич принял гордый и умиротворённый вид и попытался задрать бороду.

– С бухтой этой забавно, – продолжил Соловей свою не высказанную ранее мысль. – А ещё конкретнее – не с бухтой, а с горой.

– Так всё-таки с бухтой или с горой? – мстительно спросил Василич.

– Что у нас здесь Бабушкина? Вон, гора. Значит, с горой. Дело в том, что когда ты название такое слышишь, то небось начинаешь полагать, что это гора в честь Бабушкина названа, ага? Кто-нибудь помнит, кто такой был Бабушкин?

– Педераст какой-то, – проявил эрудицию Перец. – В смысле революционер.

– Не знаю, был ли такой педераст, но революционер такой точно был. Ещё другой был Бабушкин – полярный лётчик. Но бухта названа не из-за них совсем.

– Не бухта, а гора, – злобно поправил его Василич. – А из-за кого тогда она Бабушкина названа?

– А из-за бабушки! – радостно осклабился Соловей. – Жила здесь старенькая ламутская бабушка, пасла оленей. Штук восемьдесят, больше не могла. У неё здесь вообще было стойбище рода, но родовичи, как положено честным ламутам, кто поспивался, кто друг друга ножами зарезал, кто смотался жить в вольный посёлок Ямск. Где и сгинул, естественно. А бабушка Матвеевна осталась. И даже гору её именем топографы назвали. Я её ещё живой застал… Хорошая была бабушка, трубку курила…

И Соловей замолчал.

– Как-то идём мы морем вдоль берега, – Соловей снова поднёс к глазам потёртый армейский бинокль, – не с тобой, Василич, а с Лёхой Чумой, есть ещё одно такое чудовище на наших берегах. И гляжу я – на месте, где бабушкино стойбище было, столбик дыма поднимается. Интересно, что такое, – думаю я. Рыба уже давно прошла, все браконьеры давно по деревням и в Город свалили… А ну-ка, думаю, может, кто по моей теме сюда затесался? Подчаливаем. У костра – три человека. Народ с мешками, слова не говоря, к нам на борт начинает карабкаться. Все грязные, тощие, испуганные. Ладно, раз залезли, теперь отвечайте на вопросы. Оказывается, завёз их сюда Коля Мальцев, ближайший бабушкин родственник. Он это место оформил как территорию традиционного природопользования. А какое здесь может быть у ламута традиционное природопользование? Оленей у Мальцева отродясь не было – кажется мне, он их только в телевизоре и видал; морзверя колотить – надо потом придумать, куда его девать, морзверя этого. И решил Мальцев ни много ни мало – найти здесь золото.