Сверкнув в полумраке шатра золотыми часами — превосходный старинный английский брегет был подарен ему в 31-й день рождения 22 ноября 1912 года британским посланником в Османской империи лордом Генри Мортимером Смоллеттом, — он взглянул на фосфоресцирующий циферблат. «Пройдет еще полчаса, — подумал Энвер-паша, — и я велю разжечь костер прямо у входа в шатер и вылью на голову этому наглецу, недоноску армейского водоноса, кипящее масло».
И в этот самый момент у входа в палатку раздались громкие гортанные крики.
— Мы пришли к Энвер-паше с миром, принесли щедрые дары от его преданного друга Ибрагим-бека! — прозвучал трескучий, будто старческий, голос незнакомца.
— Не говори о щедрости подношения, пока это не оценил сам одариваемый, — прозвучал ответ его охранника Хамида.
По шуршанию одежд, а стоячий воздух вечерней пустыни хорошо разносит по всей округе любые, даже самые приглушенные звуки, Исмаил Энвер понял, что незваных гостей тщательно обыскивают.
— В этом блюде лучший на всем Востоке плов, который могут готовить только в Гиссаре, — услышал паша уже знакомый ему резкий «незнакомый» голос.
— Не состарился ли тот баран, из которого варили лучший на Востоке плов, и не умер ли он своей смертью, пока вы везли его нашему повелителю от вашего повелителя через весь Кызылкум? — Хамид, бывший учитель медресе, вновь нашелся, что ответить пришельцу.
После этого из уст незнакомцев полилась отборная брань, через мгновение-другое раздались выстрелы. Что-то кричал, отдавая команды своим нукерам, Изатулло. В тот же миг в шатер Энвер-паши ввалился здоровенный рыжебородый детина, обладатель скрипучего старческого голоса. В руках его был поднос, на подносе — блюдо, накрытое массивной крышкой. Верзила только и успел что сбросить крышку и правой рукой выхватить из-под нее в спрятанном в застывшем от бараньего жира рисе «наган». Османец его опередил и выстрелил первым. Верный «чудо-карабин» братьев Пауля и Вильгельма спас его и на этот раз. Грузное тело медленно осело наземь, дернулось в последней конвульсии и замерло. Достреливать наемного убийцу не потребовалось. Первая же пуля сразила его наповал.
Наутро ближайшие чахлые заросли саксаула украшали четыре подвешенных за ноги трупа посланцев Ибрагим-бека. На одном из этих деревьев Энвер-паша еще вчера вечером предполагал вздернуть Сына Водоноса, если бы, конечно, после экзекуции кипящим маслом на голову тот выжил, что было весьма сомнительно. Теперь же он приказал доставить к себе Бача-и Сакао, сам развязал ему руки, стянутые за спиной ремнем из сыромятной кожи, и отпустил на все четыре стороны.
— Не хочешь ли, паша, добавить к моей свободе немного своего злата? — спросил освобожденный, разминая отекшие руки. — А то ведь без него и она не мила правоверному мусульманину.
— К твоей свободе, — рассмеялся в ответ Энвер-паша, — хорошим привеском станет твоя никчемная жизнь, которую я тебе сохраняю.
— Что ж, — согласился Бача-и Сакао. — С радостью, смиренно принимаю и это твое подношение. Ты не одарил меня казной, но ты мне преподал одну мудрость.
— Какую еще мудрость? — удивился Энвер-паша, имевший репутацию ограниченного и даже тупого человека, типичного солдафона.
— Мудрость никогда не верить в благочестие великих сераскиров.
— Ты, однако, неисправимый наглец, и я все-таки велю тебя омыть кипящим маслом и повесить! — вспыхнул от гнева Энвер-паша.
— Ты сможешь сделать это через неделю, когда я опять приеду в твой стан и приведу с собой 47 своих джигитов — верных воинов Аллаха и твоих преданных слуг. Если, конечно, успеешь…
* * *
(Продолжение повествования на основе мемуаров Джека Элиота Смоллетта)
В тот день, когда Бача-и Сакао и его всадники достигли лагеря Энвер-паши, в нем царило необычайное оживление. Сын Водоноса сдержал свое слово, прибыл под Бухару ровно через неделю. Правда, привел с собой не сорок семь обещанных нукеров, а только сорок четыре. Трое басмачей погибли позапрошлой ночью в мимолетной стычке с единоверцами из заплутавшего отряда Ибрагим-бека.
Исмаил Энвер с отборной сотней стражей из своего ближайшего окружения собирался навестить Бухару. Накануне приглашающая сторона через своего вестового сообщила ему, что в ознаменование окончательного примирения с Советской властью генерал Исмаил Энвер-бей (таково его официальное полное имя) решением Совнаркома награжден орденом Боевого Красного Знамени РСФСР и бухарским орденом Красной Звезды 1-й степени, который ЦИК советской республики только собирается учреждать на своем первом съезде.
Тщеславный османец оказался очень доверчивым к лести, на которую не скупились большевистские власти. Но червь сомнения все же глодал, пожирал его изнутри. Узнав, что «грязный таджик», как и обещал, вернулся в его стан, Энвер-паша захотел его увидеть. При всей брезгливости, которую он к нему испытывал. Во-первых, Сын Водоноса, признавай это или нет Энвер-паша, действительно спас его от смерти. Во-вторых, этот неграмотный, но не по годам умудренный жизнью человек представлялся ему теперь неким предсказателем. Некоторые слова в его устах звучали зловеще. Особенно последняя фраза, оброненная при расставании неделю назад: «Если, конечно, успеешь…».
Время поджимало. Надо было выезжать в Бухару. Представший перед ним в походном шатре Бача-и Сакао в грязном, засаленном халате заставил «зятя Халифа» и «наместника Магомета» кисло поморщиться. После двух его прежних появлений здесь палатку приходилось долго проветривать и обкуривать благовониями.
— Что ты имел в виду, отпрыск водоноса, когда сказал слова «…если, конечно, успеешь»? — с плохо скрываемой злобой и отвращением спросил он «грязного таджика».
— Я имел в виду, великий сераскир, что это я не успею тебя застать среди преданных тебе воинов ислама, — ответствовал Бача-и Сакао, — и ты уедешь в Бухару за посуленными дарами прежде, чем я тебя смогу остановить.
— Как это, интересно знать, презренный нечестивец, ты меня, первейшего в Туркестане Алиотмана, сможешь остановить?
— А ты, великий сераскир, останови себя сам. И тогда до самой глубокой старости на твоих плечах останется твоя голова.
Последние слова Бача-и Сакао сразили Исмаила Энвера, как гром. В этот день он не поехал в Бухару, а только валялся на кошме с золотым позументом и постреливал вверх из своего «маузера». К вечеру купол его полевого шатра напоминал сито, через которое можно было отбрасывать дунганскую лапшу для лагмана. Паша даже не приказал своим нукерам тщательно проветрить и обкурить благовониями шатер, чтобы истребить устойчивый зловонный дух, который источали тело и одежда Сына Водоноса.
Следующий майский день принес разъяснения. Красная армия, поднакопив изрядные силы, начала наступление на его боевые порядки по всему фронту — со стороны рек Амударьи, Пянджа, Вахша. Узнав об этом, Энвер-паша живо себе представил, что было бы с ним, если бы он двинулся в Бухару со своими ожиданиями и миротворческими намерениями. Откат был столь же стремительным, как и его наступление в феврале 1922-го. Изменивший ему и эмиру Ибрагим-бек оставил для ретирадного маневра только узкое горло прохода в высокогорный Бальджуан. Всадники Бача-и Сакао, которых к концу этого бесславного похода оставалось менее трети, сопровождали Исмаила Энвера до самой крайней точки его последней «хиджры». «Наместник Магомета», повторяющий теперь его судьбу вечного беглеца и скитальца, в добровольно-принудительном порядке закрывал себя в памирском «каменном мешке», из которого выход был только один — на небеса.