Это возымело определенный эффект. Люди успокоились. Некоторые бросились приводить в чувство упавшую в обморок мать. Солдаты повесили на плечи свои автоматы. Отец встал за спиной сына, у него дрожали руки.
— Эй вы, бараны! — властно скомандовал Семен землекопам. — Вытаскивайте живо гроб из ямы!
Когда «цинкач» извлекли на поверхность, Коляда заглянул в смотровое окошечко и отшатнулся. Он увидел свое лицо. Быстро нашлось несколько ломов. Разъяренная публика просто-таки начала кромсать гроб. Представитель военкомата, всегда присутствующий на подобного рода мероприятиях и специально наблюдающий за тем, чтобы родственники не вскрывали гробы, старый перестраховщик в майорских погонах, пытался воспрепятствовать этому действию и на сей раз. Но его грубо оттолкнули, чуть не уронили в могилу. Напрасно он взывал к автоматчикам, чтобы те вмешались, требовал от них хранить верность присяге. Никто из них даже не шелохнулся.
Между тем в гробу лежала та самая любовно выполненная старшим прапорщиком Каравайчуком восковая голова Коляды, которая должна была в этот самый момент украшать экспозицию Центрального музея Вооруженных сил. Все остальное пространство домовины занимали пакетики с каким-то белым порошком. Семен до последнего надеялся, что все-таки произошла какая-то нелепая ошибка, но теперь ему все стало предельно ясно. Трясясь всеми поджилками, он вынул из нагрудного кармана форменной рубашки конверт, так и не попавший в руки отставного капитана Табакеркина, распечатал его и прочитал на свернутом вдвое тетрадном листке всего два слова: «Можно убрать». Этот почерк он сразу узнал.
Уже на следующий день Коляда при полном параде — даже медаль нацепил — давал показания в Полтавской областной военной прокуратуре. Допрос длился почти шесть часов. Мать его не вынесла двух ударов, обрушившихся на нее в последнюю неделю. Сначала она узнала, что сын ее погиб за несколько дней до истечения срока службы, а потом на похоронах вдруг увидела его целым и невредимым. Ее разбил паралич, и, пролежав трое суток в коме, она умерла.
* * *
Я считал, что имею полное моральное право участвовать в захвате Мадам Тюссо. Это я раскусил этого оборотня с превосходной биографией и отменным послужным списком. Показания Сени Коляды только подтвердили мою точку зрения. Еще неделя-другая, и я бы раскусил хромую сволочь сам. Но спецназ решил действовать без промедления, поскольку Каравайчука признали особо опасным. До ранения, будучи старшиной разведывательной роты, он особо лютовал во время рейдов, за что сослуживцы, которые, несмотря ни на что, относились к нему с большим уважением, прозвали его Черным Прапорщиком. Поэтому никто не собирался ждать, пока я прилечу из Джелалабада и приму участие в операции.
И ведь все равно опоздали. Мадам Тюссо ушел прямо у них из-под носа. В мастерской все перевернули. В углу спрятанными под дерюгами нашли еще две восковые головы. Не буду называть фамилии этих бойцов. Ребята уходили домой осенью, но их судьбу Черный Прапорщик решил заблаговременно. И тоже наверняка нравился им, привлекал своими благочинными речами.
Тысячи военнослужащих, советских и афганских, три дня искали его по всему Кабулу, исследовали буквально каждый квадратный сантиметр городской территории. Столицу полностью блокировали, но опытному разведчику (ведь все позабыли, что Каравайчук в первую очередь — разведчик, а потом уже скульптор-самоучка) удалось преодолеть все кордоны.
Захват чернявого толмача, переводившего Топал-беку, тоже прошел не так, как этого хотелось. Этот капитан, который постоянно попадался на глаза Семену Коляде, был мне лично известен. Артур Галустян, из папенькиных сынков, когда-то учился в Институте стран Азии и Африки. За жестокое изнасилование студентки-однокурсницы был удален из вуза. Не исключен, а именно удален от суда подальше, и год спустя, уже в Афгане, ему вручили диплом о высшем образовании. Владел в совершенстве восточными языками — фарси, дари и урду, но это, пожалуй, было единственное его достоинство.
Капитан плохо сходился с людьми, был груб и высокомерен в общении. Когда его пытались взять, он оказал яростное сопротивление, расстрелял две пистолетные обоймы, убил выстрелами в голову двух спецназовцев, а последнюю пулю пустил себе в рот. Мое знакомство с ним было шапочным, несколько раз выпивали в офицерских компаниях, но дружны не были. Назвать такого субъекта своим другом было бы уже чересчур. Зато помню его любимую армейскую присказку: пистолет нужен настоящему офицеру только для того, чтобы застрелиться. Этот принцип он сам и реализовал сполна на практике.
Главное, этот канал доставки наркотиков в Союз был полностью ликвидирован, к суду привлекли десятки людей в самом Афгане, Ташкенте, Ашхабаде, Алма-Ате — ну, и конечно же, в Москве. Был изобличен даже один работник Полтавского областного комиссариата по месту призыва Семена Коляды. Осуществлял прикрытие, гад, всем этим делишкам. В ходе следствия удалось установить, что всего домой не вернулись семь демобилизованных солдат, которые сначала пожертвовали свои головы в «экспозиции» Каравайчука, а затем и вовсе их лишились. Отставного капитана Табакеркина судили, дали только семь лет, поскольку не могли доказать его причастности непосредственно к убийствам. Ведь ни одного тела так и не нашли. Военный трибунал присудил ефрейтору Мише Синельникову восемь лет. Как соучастнику. Он помогал упаковывать наркотики в гробы, знал, что его армейский друг Сеня Коляда обречен, и никак не помог ему. И папа ничего не смог сделать. Сколько людей привлекли за участие в наркотрафике непосредственно в высших эшелонах власти, я так до сих пор не знаю.
Самое обидное для меня всегда было то, что ушел от возмездия главный участник этого дела — сам Мадам Тюссо, он же Черный Прапорщик. Как-то пронесся слух, что Каравайчук по-прежнему скрывается где-то в провинции Нангархар, поскольку знает здесь каждую дыру, где можно спрятаться. Поначалу мы воспрянули духом, бросились его ловить. В поиске было задействовано не менее двухсот человек — ребят из местной оперативно-агентурной группы, бойцов разведроты, где, к слову, Каравайчук когда-то служил, сотрудников царандоя, местных активистов. Но все оказалось тщетным.
Однажды возле одного из горных селений мы натолкнулись на похоронную процессию. Несколько десятков демонстрирующих неподдельную скорбь мужчин и женщин несли по направлению к старому мазару покойника. А потом, несколько дней спустя, Абдалло сообщил мне, что таким образом сообщники вынесли из кишлака, взятого в кольцо нашими военными, Черного Прапорщика. Это было самое минимальное расстояние, на которое я приблизился к Мадам Тюссо, исключая, конечно, факт личного знакомства с крепкими рукопожатиями в кабинете Половникова. Сколько раз я потом корил себя, что не остановил «траурное шествие» и не заставил аксакалов развернуть ковер, в который мусульмане по традиции заворачивают умерших. После этого Каравайчук пропал окончательно и бесследно. Осталась только солдатская молва, постоянно обраставшая всякими небылицами и нелепицами. Дорого бы сегодня я заплатил за то, чтобы узнать, какова же была дальнейшая судьба Черного Прапорщика, жив он или сгинул где-то в вечных снегах Гиндукуша.
В один из вечеров мы с Половниковым засиделись до самого утра. Выпили основательно, разговор шел с трудом, но он был необходим.