И я рассказал ему все — о родителях, Грире, Теччи, Крелле, Венеции, Арчи, Джинни, Бекетте, «Гибралтаре», Леонардо и Кругах Истины.
Когда добрался до Моны, старик охнул.
— Так это о тебе она рассказывала? Ты Реб?
Он покрыл швы стерильными салфетками, заклеил пластырем. Задумался.
— Насколько я понимаю, имеются три варианта. Первый — мой слуховой аппарат спятил и воспроизвел что-то вроде радиопередачи Орсона Уэллса. [33] Второй — ты наложил мне на уши кучу несусветной лапши. И третий — это все чистая правда, которая порой бывает причудливее любой выдумки. У меня нет причин сомневаться в третьем варианте.
Я достал из папки листы Леонардо.
— Да, черт возьми… — пробормотал Поп, старательно вглядываясь, — третий вариант, несомненно. Надо же, сам Леонардо да Винчи… — Его глаза заискрились. Сейчас он был похож на ребенка, рассматривающего книжку комиксов о приключениях Супермена. Старик поднял глаза. — А Мона имеет представление о твоих приключениях?
— Нет. Расскажу, когда приеду.
— Она все ойкала, Реб, Реб, позавчера ночью, когда мы с ней спускались с Виагарского водопада. Ха-ха. Правда, не в бочке, а в спальном мешке.
Старый хрыч загоготал — видно, текила сделала свое дело, — затем вытащил из пакета сандвичи с жареной индейкой.
— Бери. Птица свежая.
Я начал жевать. Есть хотелось, несмотря на тревогу о Джинни. Мы выпили еще.
— Понимаешь, какое дело, — сказал Поп, откусывая сандвич, — есть люди-бриллианты, а есть стекло. Порой различить очень трудно. Но я специалист. У меня дар. Я могу почувствовать хорошо отшлифованную грань бриллианта даже через кухонную прихватку, увидеть его блеск самой темной ночью. — Он посмотрел на меня. — Вот я выслушал твою историю, увидел эти листы, понаблюдал тебя в действии и полагаю, ты весишь примерно сорок шесть каратов. Это на полкарата больше, чем у бриллианта Хоупа. [34] А теперь поговорим о мисс Ватсон. Я не могу сказать точно, сколько в ней карат, но полагаю, что немало, судя по тому, как она сверкает в твоих глазах. Уверен, в данную минуту Джинни в целости и сохранности, вся искрящаяся. Я бы отдал за это зуб, но у меня все не свои.
Я был так благодарен ему за эти слова насчет Джинни. Она действительно драгоценность, ее нельзя терять.
— Поп, я очень сожалею, что навлек на вас неприятности. Негодяи Теччи разорили коттедж, и вам досталось.
— Ерунда, сынок, — хмыкнул Поп. — Ты мне понравился. Иначе я бы не сидел сейчас здесь. А насчет денег, так мне не нужно ни цента. Ты должен расквитаться с этим сукиным сыном Креллом за то, что он сделал с твоими родителями.
Мы выпили еще.
— А я ведь тоже сирота, — проговорил Поп, смакуя текилу. — Да. Мой старик занимался бутлегерством. Ты знаешь, что это такое?
— Подпольная торговля спиртным, когда было запрещено.
— Ага. Приносила приличный доход. Этим занимались много сорняков. Мой отец один из них. Было в нем, конечно, какое-то количество пшеницы, но в основном одна мякина. Так говорила моя мама. Ее звали Беатрис. Держала в городе пекарню — пончики, пирожные, булочки с корицей, которые пахли так, что у тебя перехватывало дыхание. Их любили все. К ней приходил даже Бинг Кросби, когда уже был по-настоящему популярен. Говорят, услышал о булочках от кого-то в Голливуде. Купил восемь коробок. — Поп глотнул еще текилы. — Мм-м… хорошо. Так на чем я остановился?
— На Бинге, — напомнил я.
— О… понимаешь, мой старик прятал спиртное в задней части пекарни. У него работал парень, Дэн Хоулистер, по прозвищу Сухая Глотка. Помогал, рассортировывал товар, который привозил мой папаша. Голос у него был, как будто он две недели без перерыва сосал леденцы. Какой-то сдавленный. Отсюда и прозвище. Но он был красивый, стервец, может быть, даже такой же красивый, как ты. Только без твоих мускулов. Кстати, как спина? Болит?
— Нет, все в порядке, — заверил я его. — Продолжайте.
Он качнул головой.
— Так вот, старина Сухая Глотка тоже имел вкус к маминым булочкам, только не к тем, что она выпекала. Ну, ты меня понимаешь. Я полагаю, он ей тоже нравился. Особенно волосы. У него они были вьющиеся, напомаженные кремом «Вайтэлис». Как у Виктора Мейче, [35] помнишь его?
— Да, — сказал я, потягивая текилу. — Вьющиеся волосы, много «Вайтэлиса».
— И получилось так, что мой папа однажды наткнулся на них, когда они, так сказать, производили стыковку рядом с фритюрницей. Представляешь, какая неожиданность? Он в ярости бросился на них и перевернул сосуд с горячим маслом прямо на мамино лицо. Она закричала, схватила что попалось под руку, это оказался кухонный нож, и пырнула папашу. Он выбежал прямо в магазин, где стояла очередь за сладостями, и повалился на пол рядом с коробкой с хворостом. Ну, это такое витое печенье, очень вкусное. Моя мамаша осознала, что наделала и что ее лицо погублено, схватила дешевый пистолет, она знала, где Сухая Глотка его прячет, и выстрелила себе прямо в сердце. Так что, сам понимаешь, после этого кондитерский бизнес накрылся.
Я напряженно слушал.
— Но представляешь, Сухая Глотка пожалел меня, взял к себе. Мне пришлось тогда повидать немало подстреленных ребят, вот где я научился накладывать швы. Это ведь как езда на велосипеде — раз научился, больше не забудешь. Когда «сухой закон» отменили, Дэн завел легальный бизнес. Скопил кое-что, а потом все завещал мне. А я, когда демобилизовался из армии, купил этот пансионат. Назвал в честь него «Хоулистер-хаус».
— А чем вы занимались в армии? — спросил я.
— Инженерные войска. Строительство мостов.
Он взял полено, пошевелил им те, что горели в камине, бросил сверху. Гул ожившего пламени и отдаленный рокот прибоя вызвали прилив тоски по Джинни.
— Помощь Моны мне нужна, как никогда, — сказал я. — Теперь одному, без Джинни, с Кругами не справиться.
Поп понимающе кивнул:
— Да-да, мисс Ватсон. Я имею в виду Джинни, она же Антония… я отвез бы тебя к Моне сейчас… но лучше подождать до утра.
— А вы знаете, что мне пришло в голову? — проговорил я заплетающимся языком.
— Давай выкладывай. — Поп икнул. — А текила все же хороша. Верно?