– Да.
– Я хочу, чтобы ты понял, Степан Ильич, что в твоем положении ничего и не поменяется, кроме оплаты. Она возрастет существенно. Твой разовый гонорар за эту, конкретную операцию составит… – Филин не удержался от того, чтобы сделать театральную паузу: – один миллион долларов. Как цифра?
– Хорошая.
– Ты хочешь узнать, сколько получу я?
– Нет. Меня устраивает названная сумма. И… Хватит проверять меня на вшивость. Это как-то подетски.
– О’кей. Нарекание принято. Тогда идем далее по тексту?
– Я хотел бы только одно уточнение.
– Да?
– Почему вы мне делаете предложение, вместо того чтобы… У вас, Геннадий Валентинович, карты на руках, и вы меня могли просто устранить «по ходу пьесы». Миллион – это солидные деньги.
– Но ведь «жизнь кончается не завтра», как пела милейшая Алла Борисовна лет двадцать назад.
– Никто не знает, когда она кончается.
– Но надеяться не вредно, не так?
– Так.
– Бог располагает, а человек предполагает. А также рассчитывает. Вот и я рассчитываю прожить еще лет эдак двадцать пять. А то и все тридцать. После проведения данной операции мне предстоит покинуть родную землю, и, признаться, сделаю я это без сожаления: надоело.
– Мне тоже?
– Естественно. А что мы с тобой умеем делать, любезный Степан Ильич? Только интриги строить, и ничего больше.
– Если это считать интригами…
– Я в широком контексте. И, как ты правильно заметил, без допинга действия мы с тобой скоренько одряхлеем и скопытимся. Ты следишь за моей мыслью? Прямой расчет: во-первых, устранять тебя неразумно, потому что мне нужно будет докладывать что-то патрону, а в отделе собственной безопасности те еще орлы, им тоже выслужиться хочется… А патрон, как ты знаешь, тратит на них самые кругленькие суммы, а порой и самолично любит вникать в мелочи и неувязки… В шпионов не наигрался в детстве, пижон! Во-вторых, закрутим мы с тобой на новых землях любезное сердцу и уму дельце: старый друг лучше новых двух, а? Складно излагаю?
– Как песня.
– И вот еще что. Время после госпереворота поменялось. Грядут новые реалии. Мы не то что не нуж-ны более патрону, но… Боюсь, спишут всех нас, старичков. Чохом. И не на пенсион. Сам знаешь, Безуглов, что возглавляет собственную безопасность нашей службы, у патрона трется на постоянку, еще один, Лисин, что бабцов под олигарха кладет, тоже ему как родной стал… Это раньше подсиживание заканчива-лось безвременным пенсионом с дачей и спецсодержанием согласно штатному расписанию. Сейчас времена лютые: спишут как хлам. То, что «проводы» проведут без сучка и задоринки у тебя, надеюсь, сомнений нет?
– Никаких. Наслышан о параллельном безугловском «отделе спецопераций». Ну да в конторе как в конторе, будь она частная или государственная: они нам – свою внедренку, мы им – свою. И живы пока, а, Геннадий Валентинович?
– Вот именно: пока. Сколько веревочке ни виться…
– А у слона конец – больше.
– Во-о-от. Ну а теперь к делу?
– Пожалуй.
– Кофейку, для тонуса?
– Выпью.
– С коньячком?
– Можно и с ним.
Филин подошел к шкафу, достал коньяк, рюмки, отрезал несколько долек лимона, посыпал сахарной пудрой. Подошел к столику, включил автоматическую кофеварку; через минуту две чашечки крепчайшего кофе дымились на столе.
– Ловко у вас получается, Геннадий Валентинович.
– Можем еще. Вздрогнули?
Коньяк оба выпили по-русски, глотком. Филин прихлебнул кофе, закурил очередную сигарету, подождал, пока Панкратов неспешно прикончит кофе. Весь ритуал был выверен до мелочей: человеку нужно было дать освоиться в собственном новом качестве, как и в новом качестве шефа, – десятилетия службы вбили истины накрепко. Пусть пока сделает шажок, крохотный, по этой лесенке…
Еще лет тридцать назад Филин для себя впитал очевидную, но далеко не всеми выполняемую истину: любому человечку, пусть он самый распоганый стукачок и ханыга, нужна для сердечной отмазки простая и незатейливая уверенность, что он не халявщик, а партнер. В нынешнем же случае так и обстояло на самом деле: Ильич был профессионалом, прекрасным профессионалом, Филин работал с ним пятнадцать лет, сначала в родной конторе, потом – на патрона. Причем оба они перетекли в концернову службу безопасности, что называется, по течению: их будто кураторы передали с контакта на контакт. Потом – разобрались, оба. В любом случае романтизм тогдашней юности испарился еще в конце семидесятых, и восьмидесятые – девяностые от здорового цинизма не отвратили, а, наоборот, прибавили оного. Пожалуй, оба, и Филин, и Панкратов, готовы были сделать ход деревянным троянским конем, но случай не подворачивался. Да и у Степана Ильича времени не было случай готовить; он был, что называется, человеком действия. У Филина же было и время, и связи, и возможности.
Панкратов, как профессионал, прекрасно понимал смысл «кофейно-коньячного» ритуала, но, как и любой ритуал, на эмоции в нужном направлении он действовал безотказно. Понимать – одно, чувствовать – другое. Эмоции первичны, факт.
Наконец он прикончил чашечку, смыл горький кофейный привкус микроскопическим глоточком превосходного коньяка, поднял спокойный взгляд, произнес, не скрывая иронии:
– Будем считать, декомпрессия прошла успешно. Я слушаю, Геннадий Валентинович.
– Ну и ладненько. Ты, я полагаю, за время бездействия уже уразумел истинный смысл операции?
– Теоретически. Наворотить десять бочек арестантов да губернского батьку запугать, чтоб не высовывался. Притом и для патрона хорошая отмазка: клиент созрел, несите ваши денюжки. А денюжек как раз и нет: кризис. А заводики тепленькие, считай, бесхозные: акции не котируются ни на грош, бери голыми руками, в коих, естественно, хрустящая зелень вложена в приятных таких купюрах.
– Да ты прямо поэт, Ильич.
– Я так полагаю, никакая покровская оборонка никому в работающем состоянии сдуру не потребна – из тех, у кого деньги водятся. Нет, любой заводик завести можно, если транснациональную корпорацию развернуть, пристегнуть Украину, Казахстан или Белоруссию, а то и все три державки, вместе взятые, не сами по себе, естественно, а заинтересованных индивидов, способных совместными усилиями ковать оружие и гнать его ба-баям и банабакам из стран Южной, Юго-Восточной и прочих Азий вместе с Африками. Но дело это многоступенчатое, долгостройное, не враз. А вы, Геннадий Валентинович, тороґпитесь. Какой отсюда следует вывод? Заводишко кто-то хочет купить вовсе не затем, чтобы тот взорлил соколом на оружейных рынках, а вовсе напротив: чтобы стопорнулся клятый конкурент, заткнулся навеки.
– Красиво излагаешь…
– Остается одно: за обеспечение прикрытия покупки такой рухляди мне, скромному труженику ствола и убивцу-махинатору, гонорар в лимон зелени никто не предложит. Вывод: что-то ценное или особо ценное затаилось в покровских заводских руинах… И статья там светит особо значимая, как бы ее ни поименовали ныне, по-старому она называлась просто: «Измена Родине». Не так?