Острая боль в бедре вернула меня к реальности. Кое-как я вынул засевшее лезвие из бедра, поковылял в гостиную, зажимая ладонью рану. Первое, что меня встретило, – была пуля, вжикнувшая над моим плечом и впившаяся в дверной косяк с довольным «чмоком». Зрачок пистолетного глушителя рыскал как пьяный; милая дама оклемалась, но не опомнилась: она стояла в распахнутом халате, одной рукой держа оружие, другую – прижимая к паху. Глаза невидяще уставились на меня, рука с оружием дрожала, ствол дернулся, выплюнув очередную порцию свинца, – на этот раз пуля ушла в пол.
Кричать даме, что я и есть герой, вызволивший ее из рук супостатов, было и глупо, и, что хуже, бесполезно. Кое-как спружинив на одной ноге, я прыгнул… Полет мой был недолог, но показался мне вечностью: я очень отчетливо вдруг представил, как пуля вывинчивается из ствола, как проходит камеру глушителя и, вырвавшись на волю, кусочком раскаленного металла несется мне в грудь.
Пуля, взвизгнув о железо перекрытия, уткнулась в деревянный потолок. Ольгу я все-таки сбил в прыж-ке, а вот как успел выбить руку с оружием вверх – не помнил.
Посмотрел на женщину. Она крепко ударилась затылком об пол, но была в сознании: если, конечно, этим высоким словом можно назвать состояние, в котором она находилась, стреляя в меня. Прислушался на минуту: нет, тихо. Как в морге. Никого из соседей мы не потревожили: сталинские стены, да и середина дня, нормальные люди – на работе.
Кое-как подхватил Ольгу под мышку, доковылял до диванчика, опустил ее, присел сам. Голова кружилась: штанина была мокрой от крови. Но артерия, слава Богу, не задета: иначе я не добрался бы и до гостиной, а тихо истек кровянкой бок о бок с поверженным работником ножа и топора.
Девушка тихо застонала, снова приложила руку к паху, вовсе не пытаясь укрыть наготу, – ей было больно.
– У тебя аптечка есть? – спросил я тихо.
– Да… В ванной. Во второй ванной. Там шкафчик такой.
Я заковылял к указанной комнатухе. Оглянулся:
– Ты уж, пожалуй, больше не стреляй. Трупы выносить замучаешься.
Ольга не ответила ничего: уткнулась головой в подушку и беззвучно заплакала. Уже из ванной я услышал ее рыдания – ну и пусть. Ни бесплатных пирожных, ни бесплатных увеселений, ни бесплатных двухуровневых квартир в сталинках не бывает. Факт.
Из ванной я вернулся минут через пятнадцать: обработал ногу, остановил кровотечение, крепко перетянув бинтом, и вволю надышался нашатыря – от одури.
Еще оттуда я услышал, что истерика у Ольги прекратилась – выплакалась. Когда же вошел в гостиную, она сидела, сжавшись в комочек, накрепко закутавшись в халат, и была похожа на какого-то норкового зверька, с которого охотнички-живодеры уже начали было снимать шкурку, да плюнули: медведь помешал.
В квартире стоял явственный запах крови и пороховой гари: ничего себе мирный Покровск с мирным трудолюбивым населением!
Или – любая гармония в этом мире держится на слишком хлипком равновесии противоположностей? И стоит мотыльку неловко взмахнуть крылышками с любой из сторон, как все рухнет, полетит в тартарары, завертится в круговерти хаоса и разрушения, удержу которому не будет вовек? А люди… Они слишком тяготятся унылым равновесием будней, им подавай бурю! А когда буря настигает – гибнут в пучинах, не успев ничего создать, не сумев никого защитить, безвестно и безнадежно.
Впрочем, в тихом Покровске не мотылек крылышками махал: здесь как Мамай прошел, разрушая все сложившиеся в городе за время оно теневые связи и связки. И вот результат: гнездышко любви и неги, каковым была с утреца милая просторная Оленькина квартира, превратилось в поле беды, насилия и смерти.
Я присел на краешек дивана; Ольга посмотрела на меня, тихо произнесла, прижав руки к животу, как бы жалуясь:
– Болит…
Сочувственно вздыхаю, но молчу. Для утешителя вид у меня самый живописный: в трусах, с окровавленной тряпкой, впрочем умело намотанной – вокруг пояса к бедру. В одной руке – пистоль с глушаком, в другой – пузырек с нашатырем.
– Нюхнуть не желаешь? – спросил я по возможности более нейтрально и тихо. – Ручаюсь, что не кокаин, а по мозгам шибает – будь здоров!
– Ты еще можешь шутить?
– Да какие уж шутки с кокаином? Вот Вовочка, на что уж вождь «мигового пголетагиата», а донюхался до полной усушки мозгов!
– Это что, правда?
– Версия. Бульварных газет начитался.
Некоторое время Оля смотрела на меня, как на призрак упомянутого вождя, а то и самого коммунизма, забредшего по недоразумению в ее насквозь буржуазную блатхату, произнесла:
– Ты что, действительно такой супер?
– В смысле?
– Только что положил шестерых отборных боевичков моего незаконопослушного братца, получил ножик в ляжку и, не успев перекурить, решил огорошить даму новостями из бульварной ленинианы… Просто Бонд какой-то, пусть не Брук, а Джеймс, но такой же бодрый!
Знала бы милая барышня, как мне далась эта бодрость! Но нужно же было ее как-то из ступора выводить?
– Ты тоже, девушка, хороша! – в тон ей отвечаю я. – Дом полон трупов, а ты мне нотации читаешь о том, как нескромно копировать киногероев. Лучше скажи, мне нужно спускаться, чтобы с водилами элитных машин толковать, или они сами поднимутся?
– Ты имеешь в виду…
– Ну не на троллейбусе же к тебе эта джаз-банда прикатила! – раздраженно произнес я: объясняться с кем бы то ни было даже с помощью вполне надежного «тишака» мне не хотелось до колик! Но назвался груздем – сиди и не чирикай!
– Нет. У Гимлера водила Вадик, ты его в прихожей замудохал, а Таджик всегда сам за рулем ездил. Думаю, все они здесь.
Я несколько даже поморщился от таких слов, вылетающих из разбитых уст полураздетой дивы, но что выросло, то выросло. Да и против правды не попрешь. По-думал и резюмировал:
– Бомонд собрался покутить, но быстро шторку опустили… Тогда вопрос полегче: у тебя спиртное на этом этаже имеется или только в мансарде?
– Естественно, имеется.
– Вот и подсуетись. Герою нужно поддержать гаснущие силы хорошим стаканчиком виски. Лучше – шотландского. Да и тебе дерябнуть не мешает: за счастливое вызволение из рук насильника.
– Сволочь же ты! – сквозь зубы выплюнула Ольга, снова став похожей даже не на стерву, на мегеру. Но встала, пошла к шкапчику, вынула бутылку огненной воды, два толстых низких стакана.
– Чего это сразу – сволочь? – запоздало затребовал я уточнений, разливая виски.
Ольга ничего не ответила, хлобыстнула свой единым духом, как воду, налила еще, до краев: видать, не всегда баловалась аристократическими игрушками, вроде бара-холодильника, мансарды и «бээмвэшки», «от сохи» изначально барышня, и водочку в свое время потреб-ляла на задворках, возможно – из горлышка и, очень может быть, с кем-то из хулиганистых мальчиков, так грубо накативших на нее сегодня, забывших и дружество, и пропахшие маты в спортзале, где предавались незаконному на те времена греху любодеяния…