Ну вот, ножонка показалась в пределе видимости и досягаемости. Стреляю. Хлопок, крик, мат… «Калашников» падает на асфальт, следом – падает детина, его стриженая голова метрах в трех, фиксирую ствол и аккуратно вгоняю ему пулю в любимое киллерами место: между ухом и глазом. Очереди из двух автоматов крушат последние стекла, превращая машину в сито. Ну, это все лирика, господа хорошие, пустая бакланка, как выражаются некоторые товарищи; на вшивость проверять и давить на характер – не место и не время, на самом деле это двум стрелкам нужно для самоуспокоения.
Меня же беспокоит больше всего то, что в маломерном крупнокалиберном «спенсере» остался последний патрон; надежда юношу питает лишь одна: калибр ребятки просекли и вполне резонно рассудят, что у меня слоновий винторез типа «стечкина», с двадцатью убивцами в обойме: стрелять не перестрелять. И на рожон лезть с кондачка не станут.
Хотя настроение паршивое. Мы сейчас как сиам-ские близнецы: они бегством спастись не смогут, дабы спину не подставлять, да и мне бежать, окромя царства мрачного Аида, некуда. М-да, операцию я не продумал; да и как продумаешь на ста двадцати километрах в час! Мне казалось, что штакетничек похлипче будет и их джип слетит в речушку, аки птах! Мечты не осуществились. Действительность оказалась паршивее некуда. Стрельба поутихла, я услышал звук упавших пустых рожков. Ну да, когда весь козырь на руках, переменить рожок – плевое дело; моя запасная осталась в куртке, на сиденье. Сиденье – в авто. Почти как в сказке: смерть Кащеева – в яйце, яйцо – в утке, утка – в ларце, ларец… Ну и далее по тексту.
И еще – я чувствую запах. Ну да, бензин. Бензобак пробит. Слава Богу, не всякая пуля подожжет его в отсутствии доступа воздуха, но теперь у них и вовсе четыре туза на руках. И все четверо – пиковые. Можно заказывать отходняк, но некому. И не на что. Сейчас оба старателя удачи пойдут на здоровый риск и пренебрегут правилами пожарной безопасности, гори они огнем! Что мешает бросить спичку? Ничего.
Что-то минута вооруженного нейтралитета затянулась. Препаршивейшая ситуация: ждать, когда дичь поджарят, особенно если эта дичь – ты сам. Рагу из редкой птицы. В собственном соку, с нереализованными планами о мирной жизни. Мне с моим жалким единственным патроном высовываться нечего, а стреляться я из принципа не буду: не институтка и уж точно не беременная. Остается выскочить наудачу: может, хоть одного сумею захватить в мир иной? А по дороге и потолкуем… Пожалуй, еще до чистилища морду новопреставленному успею побить так, что в аду не примут!
Кое-как я сгруппировался, приготовился к «последнему и решительному». Хотя – терпеть не могу жизнеутверждающих смертей! Стоп! «Вот немного поси-дели, а теперь похулюганим. «Что-то тихо, в самом деле», – думал Мао с Ляо Бянем…» Ну да! Что и требовалось доказать: жлобство неистребимо и победоносно! Не станут они меня жарить, дабы не спалить и свой джип! А может, он вообще чужой, да и такие накладки при громкой ликвидации не планировались. Это рождает надежду.
Угу. Заурчал мотор. Сейчас они кое-как, на спущенном колесе, на карачках, вытащат агрегат из неловкой ситуации, отъедут чуток и тогда уж дадут волю огню и дыму. Кто сказал, что я буду спокойно ждать исхода? Я мирный, но не до такой же степени!
А вот что идиот – это без вопросов. Круглый. Высокооктановый бензин струйками льется на дорогу, а накат-то – в их сторону! Блин! Голова вовсе отказалась работать со страху! Зато теперь картина битвы ясна беспредельно: именно под их навороченной бибикой скопилась огнеопасная лужица. Ну а раз так – чего ж мне от своего счастья бегать?
Кошу глазом через металлический штакетник вниз. Ну да, высота изрядная, костей можно не собрать, но внизу вполне приличные кусты. Высокие и плотные. Лучше бы батут, но за неимением гербовой… Да и Бог не выдаст, свинья не съест!
Нащупал в кармане зажигалку. Стоит мне поторопиться, и я сгорю вместе с этими головорезами печальным молодым факелом. И мой неопознаваемый труп даже Васятко не сможет захоронить по понятиям.
Мотор заурчал сильнее, джип осторожно двинулся с места, словно путник по льду, пробующий ступней свеженький ноздреватый ледок после первых ноябрьских заморозков. Пора. Перед смертью не надышишься, а бензин жечь мы все горазды. Вперед!
Чиркаю кремнем зажигалки, одним махом перескакиваю парапет и одновременно отпускаю игрушку с зажженным фитильком на асфальт. Падая, вламываюсь в кусты сверху, проскальзываю вниз головой, тупо, но чувствительно ударяюсь о мягкую землю и без того попорченной мордой лица… Огонек ощутимо шуршит где-то наверху, и я замираю: если взрыва не будет, ребятишки оторвутся за весь пережитый страх: аккуратно, как при охоте с вертолета на отдельно лежащий пенек, накрутят во мне дырок столько, сколько им заблагорассудится. Скорее всего расходуя весь боезапас.
Воздух упруго сжался и ухнул; я, словно престарелый орангутанг, на карачках затрусил прочь, скользя по липкой траве. «БМВ», проломив ограждение, повернулся ребром, побалансировал так, и ухнулся наземь, подминая кусты на том месте, где я только что лежал. Джип, словно доисторический мастодонт, падал кормой вниз, тяжело грохнул по другую сторону моста, сбив пламя, перевернулся на крышу и замер. Огонь струйкой бежал откуда-то сверху…
Я работал конечностями как заведенный. Понял, что трава и опавшая листва под руками скользят от моей крови: ладони содраны, да и колдование доктора Каткова над физиономией героя-любовника пропало всуе…
Остановился я лишь на взгорке. Мост остался чуть в стороне, «БМВ» догорал. Оба бандита сгорели. Один, видно, успел-таки выскочить из джипа, но его обдало струей огня; догорающий остов ничком застыл на мостке. Другой остался за рулем. Со всеми проистекающими последствиями: боевая машина братвы упаковала его труп среди металлических останков плотно, на совесть, как бройлер.
Я разогнулся не без труда и потрусил, припадая на больную ногу, в сторону недалекого леска. Вряд ли меня станут искать с собаками, не сорок первый, да и я не беглец из лагерей. Но ловить на этой дороге, окромя пули, нечего. Да и береженого Бог бережет.
…Сколько я бреду? Час, два, пять? Не знаю: часы стали. Смерклось быстро. Но сумерки легли долгие, прохладные. Пару раз я наклонялся у безымянных ручьев и пил воду; голод меня не донимал вовсе, а несколько сигарет, оставшихся в куртке, только дразнили: огня не было.
Никакая «песнь победителя» из моей глотки не рвется. Я ни на шаг не приблизился к решению своих проблем: мой противник или противники по-прежнему для меня невидимы. Бой с тенью, которой нет. Или – просто сотрясение воздуха, война с ветряными мельницами?.. И как сервантесовский герой, я просто не замечаю изменившихся условий и ищу треглавое чудовище ради… Ради чего? Империи, которой я служил, нет, но… Разве я служил империи? Нет. Так или иначе, людям, населяющим мою страну. Чтобы жить им было безопаснее. И если сейчас враг давно переместился за пунктиры границ, значит… Смешно: в конце века снова стать партизаном почти в самом сердце России… Смешно…
Я бреду через лес, стараясь не замечать боль и ориентироваться по проглянувшему солнышку, дабы не заблудить. И на душе не просто тоскливо – пусто и холодно. Сначала всегда так: пусто и холодно. Потом стылое ледяное безмолвие постепенно отвоевывает пространство, студит сердце хрустким ледком безразличия, апатии, безнадеги… Где и по чьей злой воле носит меня нелегкая?.. Словно я брожу по замкнутому огненному кругу, под перекрестным огнем неведомых мне противников, и те попутчики, что на беду свою оказываются в этом кругу, гибнут, гибнут, гибнут… Успевают проявить доверие ко мне, участие и – падают, сраженные свинцовым ураганом… А я все бреду куда-то, потеряв первоначальную цель, среди мнимых пейзажей, а порой и просто в непроглядной мути, будто в глубокой воде, наполненной мглистой илистой взвесью… И чувствую, как касаются меня здешние обитатели липкими налимьими телами, и хруст слышу: жрут, жрут собратья друг дружку, но все – и злоба, и ненависть, и страх – тонет в вязкой гнили всеобщей убогости и равнодушия.