Герман чувствовал легкость и возбуждение. Это всегда действовало на него как наркотик. Он мог бы убить провожалу молниеносно, тот бы перешел в «мир иной», даже не заметив. Но… Нужно сочетать. Дело и удовольствие. Герман не употреблял наркотики как раз потому, что более сильного, чем распоряжаться смертью, он не знал.
* * *
Я проснулся оттого, что погибал. В мутной воде. Нагубник выпал изо рта, никого из ребят не было рядом, я потерял ориентировку, не знал, где верх, где низ, и застыл в оцепенении — пойти вместо всплытия на глубину — верная гибель, но и подняться на поверхность с тридцати метров враз — то же самое… Да и на поверхности меня ничего не ждет, кроме пули от охотников на «морских волчар»…
Сел на постели, лоб — влажный от пота. Это было двенадцать лет назад.
Излетная пуля перебила воздухопровод; вода была небывало мутной, мы общались «концами»: травили, соединенные парами… Но мой напарник погиб, . Еще. там, наверху. На судне ждала засада. Кто-то из «черных друзей» сдал всю операцию за вполне конкретные «зеленые». Я погибал.
Корт материализовался рядом, словно призрак моря. Вытащил свой нагубник, дал «дернуть» пару раз; я отстегнул ставший бесполезным ранец. Корт привантовал к нему груз, кран отрегулировал так, чтобы тот выдал «пузырь» — это будет верный знак для тех, кто пасет нас наверху, что пловец мертв. За это время мы уйдем.
Мы пошли рядом. Но не в ту сторону берега — в открытое море. С одним баллоном — это был риск, но не больший, чем угодить в уже приготовленную для нас «рыбаками» сетку.
В море мы болтались сутки. Повезло нам отчаянно. Как уже потом мы узнали, за рифом было полно акул, а «охотники», чтобы действовать наверняка, разбросали там куски окровавленного мяса. Корт тогда оскалился — это он так улыбался: «Эти твари своих не жрут!» Хотя оба мы знали — эти твари жрут все!
Из группы спаслись только мы двое.
Было большое желание потом вернуться и взорвать к хреновой бабушке эту посудину с любителями кормить акул. Но так нельзя воевать. Когда тебя «сдают» еще до начала операции. А на свой страх и риск — это больше чем ребячество…
Как известно, любители в профессиональном «спорте» вообще не живут.
На ощупь нашел сигарету, но поджигать не стал. Лена спала, завернувшись в одеяло, словно в походную плащ-палатку. Нет, покурю в тамбуре. Тут и так дышать нечем.
Худощавый блондин выходит из купе проводника, и я встречаюсь с ним взглядом. Глаза он отвел мгновенно, но мне оказалось вполне достаточно, чтобы заметить их холодную вязкость и тот особый азарт, какой бывает у наркоманов после приема дозы… И еще — у меня такое впечатление, что он меня узнал. То есть глаза его метнулись вверх вправо — воспоминание — и опустились вниз, чтобы не выдать… Поскольку я его не знаю, а он меня идентифицирует с кем-то, значит…
Стоп. Нервы — ни к черту. Да и сон был не из эротических… Парень просто заходил в наше купе, ошибшись дверью… Вот и все узнавание… Мнительный ты стал, Сидор, ох мнительный…
А все же — что-то мешает мне расслабиться… Сон? Ощущение мутной воды вокруг, которое так и не прошло после пробуждения?..
Медленно поворачиваюсь к нему спиной и иду в сторону тамбура. Мну сигарету. Застываю на месте, разворачиваюсь резко. Глаза блондина, который идет мне вслед, снова встречаются с моими. На этот раз свои чувства он скрыть не успел. Я для него — дичь.
— У вас зажигалки не найдется?
— Что? — Он даже не врубился сразу — насколько внешне расслаблен, настолько же внутренне собран. К чему? К бою?
— Огоньку… Забыл вот зажигалку в купе, да и найти ее там…
— Да-да… — Рука его скрывается в кармане, и я — бью!
Блондин успел угадать направление удара, отклонился, кулак пришелся вскользь, а он уже принял боевую стойку, глаза застыли, как кубики льда, на губах появилась гримаска, если и напоминающая улыбку, то очень отдаленно…
Чудом ухожу от его прямого тычка и понимаю, что рядом с ним — я не боец.
Он разделает меня, как Бог — черепаху, и если бы проход не был таким узким, я уже лежал бы в отлете… Как говорится, мы — в разных весовых категориях. В смысле мастерства. Отхожу медленно к тамбуру… А блондин, похоже, и не очень торопится. Сейчас он — на своем поле, куда спешить?.. И «перебить стрелку» уже не удастся… Хотя… А не «спраздновать» ли мне труса?.. Естественно, я помню и о «тридцать третьем приеме каратэ», который в русском переводе звучит как «ноги мои ноги, несите мою попу», — в данной ситуации он может быть весьма действенным. По крайней мере, удалит нас из вагона, где мирно спит Ленка: она точно лишняя на этом «празднике здоровья», а привычка к «чистоте» у «спортсмена-разрядника» стала, пожалуй, такой же необходимостью, как писать перед сном… Меня он «выключит», девчонку — убьет. Игры профессионалов, ходить им конем!
Да и если глупо спорить с мастером единоборств голыми руками, то с ним вполне можно толковать с какой-нибудь железкой, зажатой в мозолистой рабоче-крестьянской ладони финансиста! В юности я учился не только нырять, но и использовать подручный металлолом со всей присущей ему убойной силой.
Кочережки, какими помешивают уголек проводники в рабочих тамбурах, — вполне из их числа… К тому же-у меня преимущество. Судя по тяжелым карманам, у блондина там «шпалеры» на боевом взводе, но стрелять он не торопится: я ему нужен самолично, живой и по возможности не сильно поврежденный! Вот уж этой радости я ему не доставлю!
Кое-как отмахиваясь, двигаюсь каракатицей, спиной вперед. В смысле — назад. Сдергиваю шторку вместе с бордюром, перегораживая проход. Задержит это блондина на секунду, но мне больше не нужно. Проскакиваю створки, дергаю дверь, хлопаю ею и — вперед! Пролетаю мирно спящий купейный, следующий. Преследователь отстает на полвагона… Блин! Хозяйственные провожалы пошли — нигде ни кочерги, ни совка хренового! Еще вагон…
— Вы что это, гражданин? — Поддатая, крашенная гидропиритом сердитая тетка колышется лицом, плавно переходящим в безразмерную грудь, и таращится на меня фиолетовыми коровьими глазами. Вагон-ресторан.
Вместо ответа, двигаю тетку снизу в подбородок, мне некогда растолковывать ей старую истину общественных пищеблоков: «Проход держать свободным!» Да и боюсь, если она останется стоять так же несокрушимо, мой «приятель» — блондин «заласкает» ее ребром ладони по шее — до смерти…
Проскакиваю в вагон, оказываюсь в кухонном рабочем тамбуре. В самом «пищеблоке» — два пьяных кавказца с «дэвушкой-баландынкой», подобной первой…
Но они в таком состоянии, что и эта кухонная дива кажется им Белоснежкой!
Понятно, что меня они если и воспринимают, то только как часть пейзажа и то — вряд ли… Я же хватаю со стойки кухонный нож, сработанный в аккурат как датский меч, и выскакиваю в тамбур.
Голубоглазый появляется следом, будто тень отца Гамлета. Смотрит на шедевр кухонного искусства в моей руке — явно не «Аристон»! — и губы его кривятся в презрительной усмешке. Пусть кривятся!