Маэстро, жестко контролируя шею пленника не самым щадящим захватом, приблизил его лицо к своему и уставился в его зрачки немигающим взглядом.
Спросил:
— Ты готов говорить?
— Да…
— Не слышу!
— Я готов говорить.
— Ты будешь говорить правду или мне тебя убить?
— М-мне…
— Я не закончил. Пойми правильно: у меня нет времени грамотно тебя прокачать, у меня нет времени отделять зерна от плевел и правду от лжи, у меня ни на что уже нет времени из-за этой «железной птицы». — Маэстро кивнул в ту сторону, куда удалился вертолет. — А потому запомни: или ты даешь согласие отвечать и отвечаешь, но полную правду, и тогда остаешься жить — мы не на Гиндукуше, не в Ливийской Сахаре и не в горах Памира, чтобы я отправлял к праотцам каждого встречного во имя сохранения тайны пребывания… Или, как только я услышу хоть слово лжи, — я убью тебя, и сделаю это так, что ты станешь умирать долго и мучительно. То есть — очень мучительно и очень долго. Обещаю. И ты не покончишь с собой от боли, ярости или помутнения рассудка: я сделаю так, что у тебя останется надежда выжить… Которая будет иссякать медленно, как сочащаяся из-под ногтей кровь… И все это время ты будешь испытывать муку… сумасшедшую муку… От нее ты и погибнешь. Ты все понял?
— Да, я понял.
— Не торопись, подумай… Возможно, кто-то тебе чего-то не простит.
Возможно. Если выживет. Но… С этого момента у тебя есть возможность выбирать: или нелегкую жизнь, или скверную, очень скверную смерть. — Маэстро замолчал, закончил вроде безразлично:
— Вообще-то, если есть возможность выжить, нужно выбирать именно это. Выжить. А дальше — время покажет. Или — времени не останется вовсе. Ни времени, ни пространства, ничего. Выбирать нужно сейчас.
Немедленно.
— Я… я выбрал.
— Жизнь?
— Да.
— Ты готов отвечать?
— Да.
— Ты готов отвечать правду?
— Да.
Маэстро внимательно, очень внимательно смотрел в лицо пленному, словно изучая каждую морщинку, каждую оспинку, каждый мускул, каждое движение белков глаз, каждое сужение и расширение зрачков… Человек — существо куда более чуткое, чем бездушный полиграф, детектор лжи; человек — существо куда более лживое и извращенное: он может обмануть не только компьютер, но и другого, даже очень подготовленного человека, «слить дезу», или, говоря высоким штилем, — завести в пучину лжи и тем — погубить. Погубить намеренно или вынужденно, когда человек гибнет сам и увлекает ведомого в ту же погибель.
Нет. Здесь не тот случай. Парню лет двадцать пять — двадцать восемь. Он из тех самых потерянных подростков, в этом Маэстро был убежден. Из тех, кто рос в октябрят-ских звездочках и пионерских галстуках, а на переломе, в подростковом возрасте, узнал, что добрый бог его детства — просто ссохшаяся мумия в Мавзолее, палач, мучитель, слуга зверя… Вот и выросло поколение. Это не значит, что нет в нем людей самоотверженных, просто… сломанные на излете, они если и находят себя, то работают или за деньги, или за большие деньги. Третье если и дано, то это такое исключение, которым в массе можно и пренебречь. Упираться за голую идею эти парни не способны; не только воспитание другое, но и генетика: всех упертых и самоотверженных истребляли почти столетие. Да и нет у них такой идеи, за которую было бы не жалко умереть. Совсем нет. Такие дела.
Малый не соврет. В этом Маэстро был убежден.
— Что вы хотите знать? — не выдержал затянувшейся паузы пленник.
Вопрос Маэстро проигнорировал.
— Запомни. Если ты согласишься отвечать, но соврешь, хоть единожды… я просто сделаю так, что ты станешь бревном. Никчемным, гнусным бревном, способным только лупать ресницами, таращить гляделки и ходить под себя. И еще — испытывать боль. Гнить, пока не подохнешь. Ты понял?
— Да.
— Повтори.
— Я понял.
— Умница. Теперь отвечай. Воюешь за деньги?
— Да. А вы что, иначе?
— Кто за мной охотится?
— Не знаю.
— Не знаешь?
— Нет.
— Тогда поставим по-другому вопрос: кто приказал меня устранить? Ведь приказ был именно такой?
— Да. Ликвидация. Но…
— Слушаю, договаривай. И отвечай быстро.
— Я помню о вашей преамбуле к нашему «риббентроповскому пакту».
— Да?
Маэстро взглянул на парня по-новому. Ему сейчас больно и страшно. Очень страшно. Но он не потерял способности шутить! И это не киношное зубоскальство: это вполне продуманная попытка вступить в неформальный эмоциональный контакт с допрашивающим, с ним, Маэстро. Это попытка поверить в жизнь и в конце концов выжить. Не так плохо; видно, поторопился он с эпитафией поколению двадцати-с-лишним-летних.
— Шутишь? Это мило. Вот только когда речь идет о моей жизни и моей смерти, я не вполне расположен к шуткам. Так в чем состояло это «но»?
— Сначала нужно было убедиться, что вы — это вы.
— Чтобы стрелять наверняка?
— Да.
— И вы решили спровоцировать меня на действие?
— Решил не я. Решил Ричард.
— Кто есть Ричард?
— Мой работодатель.
— Чем я ему не угодил?
Мужчина пожал плечами:
— Не мое дело.
— Ничего личного?
— Да.
— Как в кино.
— Жизнь такая.
— Так кто — я?
— Вас называют Маэстро.
— И что ты еще знаешь, кроме… имени?
— Больше ничего.
Тоже немало, хотел сказать Маэстро, но не сказал. Когда твой оперативный псевдоним начинает гулять в радио-эфирах и постановках задач группам, это означает только, что тебя не просто списали. Тебя списали полностью и бесповоротно и приложат к уничтожению любые усилия. Раньше было так. Теперь…
Возможно, теперь у Лира и тех, кто за ним стоит, другие силы и средства, но назвать их меньшими… А еще это означает, что твой фотопортрет, возможно стилизованный и замаскированный под фоторобот, гуляет по всем силовым ведомствам.
И что мы имеем? А имеем мы старенькую сказку о рыбаке и рыбке. Рыбак, стало быть, досточтимый Лир. Король, пэр и эсквайр. И никаких трех желаний ему исполнять не нужно, он сам чье угодно желание исполнить в силах. Ну а рыбок, стало быть, две: одна — Маэстро, хищник; другая — Аля, малек. Вернее даже, живец, на который должны броситься крупные рыбы и… Стоп! А может, они уже и бросились? И парнишка, которого он, Маэстро, сейчас «выдернул на правило», работает по подставе и сценарию Лира и его присных?