Мужчина и девушка снова шли вдоль берега; прибой сонно и почти бесшумно перебирал гальку, море дышало негой и покоем.
Два длинных луча прорезали фиолетовую темень неба, уперлись в ставший мутно-багровым закат и застыли так, будто наткнувшись на непроницаемую преграду, а вслед за тем блуждающий свет фары зашарил по небу неверной трясущейся пятерней, бог весть что выискивая наобум и на ощупь. Сам автомобиль вырисовывался в упавшей тьме неверным силуэтом.
— Мы что, опоздали? — спросила девушка.
— Нет. Это они успели раньше.
— Слушай, Маэстро, а ты, похоже, рад? У тебя даже глаза заблестели.
— Рад? Чему?
— Вот этого я не знаю, — произнесла девушка едва слышно, но Маэстро уловил в ее голосе затаенный страх.
— «Нас уверяют доктора, есть люди, в убийстве находящие приятность…» — продекламировал Маэстро из пушкинского «Скупого рыцаря». — Я не из их числа, девочка, не бойся. Просто появился противник, а значит, пропала неопределенность: некогда больше мудрствовать, нужно действовать.
Маэстро замолчал, с минуту смотрел, как прожекторный луч суматошно рыскает по черному небу, удовлетворенно кивнул:
— Скорее всего, единичный разъезд. — Пояснил:
— Сейчас противник перекрывает возможные пути нашего отхода, все более-менее удобные спуски и съезды к морю. В том, что от моря мы далеко не уходили, они уже убедились. Но где мы точно находимся, не знают.
— Скоро узнают… — в тон ему с мрачноватой иронией сказала девушка.
— Может быть.
— Маэстро… А что они станут делать после того, как перекроют возможные направления нашего бегства? Как вообще принято действовать в подобных случаях?
Должны же быть какие-то общие правила, штатный вариант?
— Чаще побеждают исключения из них. Впрочем, правила для того и создаются, чтобы их нарушать.
— И различать гения и посредственность?
— Ты считаешь, что посредственность работает строго по шаблону, а гений — вне правил и установлении?..
— Да.
— Нет. Гении только тот, кто побеждает. А уж ориентируется он на правила или, наоборот… Важно — побеждать.
— Всегда?
— Всегда.
— Маэстро, тебе не кажется, что мы слишком… того. Раздухарились.
— Да нет. Только в идиотских фильмах герои перед схваткой полны многодумной значимости и тяжкого уныния, будто сейчас им предстоит нести мочу на анализ, каждому — цельное ведро, причем налитое до краев. И расплескивать грустно, и не расплескать нельзя, оттого и тоска вселенская в собачьих взглядах.
«Суровые годы проходя-я-ят…»
— А что, на смерть нужно идти с пляской во взоре?
— Идти следует только на жизнь. Даже если допускаешь, что можешь погибнуть.
— Ложь во спасение?
— Истина.
Девушка взглянула рассеянно, собрала лоб морщинками, сказала, кивнув на стоящий на взгорке автомобиль:
— А все-таки, Маэстро, ты знаешь, как они станут действовать по правилам?
Конкретно?
— Пустят вертолет вдоль берега, на броню «фонарь» подвесят, мощности его хватит, чтобы рассмотреть, есть клешня у мирно проползающего по песочку краба или он калека и бестолочь… А чтобы был полный плезир и благолепие, бережком собачек отправят. С проводниками. Вот этого дожидаться не стоит.
— Ничего у них не получится. Никого они не отправят. Ни берегом, ни буреломами. Вернее… отправить могут, но их ожидает разочарование. Ночью по побережью парочек — как песка.
— Погоню вдоль берега все равно запустят: штатные варианты не дураки придумывали, не получится зверя поймать, так хотя бы шугануть. И — выгнать на номер, к охотничкам.
— Тем, которые в машине? — спросила Аля, кивнув на невидимый во тьме автомобиль, играющий светом фары.
— Нет. Это приманка. Капкан, — Это на кого же — такой «незаметный»? На дураков? Они же своей фарой полнеба расчертили…
— Дураков на деньги ловят. А для усталого и самоуверенного бродяги, вроде меня, такой — в самый раз. — Маэстро вздохнул, но не сокрушенно:
— Машина нам все равно необходима. Нужно ее захватить.
— За-хва-тить. Со стрельбой и дымом. С горкой трупов, маленькой, но своей.
Аля прильнула к скале спиной, закрыла глаза. Сидела так молча минуту-другую, словно собираясь с мыслями. Маэстро не мешал ей. Со стороны моря раздался приглушенный расстоянием шум винтов вертолета. И от берега, кажется, несся еще один. Маэстро тронул Алю за плечо, произнес:
— Пора работать.
— Работать? — Девушка, казалось, с трудом разлепила смеженные веки. Глаза ее лихорадочно блестели.
— Да, — ответил Маэстро, не сразу заметив перемену в ее состоянии.
— Пора работать. Работать пора. — Глядя в одну ведомую ей точку, деревянным голосом произнесла девушка. В ее интонации, казалось, сейчас совершенно отсутствуют обертоны, и поэтому голос казался безжизненно-механическим, словно звук дешевой таиландской игрушки. Но боль, таившаяся глубоко в душе девушки, прорывалась как раз в той нарочитой безличности голоса «механического пианино», который она имитировала не столько старательно, сколько естественно. — Пора претворять планы в жизнь. Сеять смерть.
Работать. Превращать пансионат «Мирный» в погост. В смиренное кладбище. В выгребную яму. Ха-ха-ха. Смешно.
— Аля…
— «В поле трактор дыр-дыр-дыр, мы за працю, мы за мир!»
— Это стихи? — попытался улыбнуться Маэстро.
— Это — стихи. А «праця» — это труд. Мир, труд, май. Вспомнил, из комсомольской юности?
— Аля, пожалуйста… — Маэстро попытался было взять девушку за руку, но она сначала не заметила этого, как не замечала ничего вокруг, сосредоточившись на видимой ей точке… Потом выдернула руку, провела ладонью по волосам, заговорила снова, но так тихо, что Маэстро едва мог ее расслышать:
— Я недавно в поезде ехала. Там на каком-то больном полустанке лозунг по крыше, вдоль всего дома… Когда-то на совесть сработали, теперь убрать — деньги нужны, да и часть пейзажа опять же… Так вот, лозунг… в духе времени…
Раньше было «Слава труду» начертано. А нижняя перекладинка в букве "д" сгнила и отвалилась. И вот представь, что мы теперь читаем… Крупно так, аршинно: «Слава трупу»! Трупу, ты понял? Тому, что всеми нами управляет н тащит .ваше упирающееся стадо из разоренного телятника прямо на живодерню!
— Аля…
— Что — Аля?! Знаешь, как мне страшно, когда ты сереешь на глазах и зрачки у тебя становятся пустыми и мертвыми?.. Что ты видишь в той тьме, которая тебя окружает, я не знаю, но я боюсь… Еще немного такой жизни — и та самая тьма настигнет и меня!