Я опять промолчала. То, что собаки лучше людей, я поняла давно.
– Стой, – велела тетка.
Я послушно притормозила возле покосившейся избенки. Потом мы выкатили мужика из багажника и бросили в сенях.
– Проходи, не стесняйся, – сказала тетка, – чайку попей, варенье есть, свое, некупленное, проходи в залу.
Я вошла в большую комнату. Из каждого угла тут кричала нищета. Из мебели были стол, четыре стула, буфет и диван. Все старое, потертое, обветшавшее, палас на полу протерся до дыр, а на окнах висели застиранные занавески, больше похожие на серые половые тряпки.
– Все пропил, ирод, – пояснила хозяйка, втаскивая огромный эмалированный чайник.
Грохнув его на круглую железную подставку, она сказала:
– Зина я, а тебя как звать?
– Даша.
– Ну и познакомились, – повеселела тетка, – вишь, пусто у меня. Утянул Петька из дома все, телик имелся, радио, ложки серебряные от мамы, ничегошеньки не осталось, все на водку сменял, сволочь. А ты к нам зачем? Вроде не знаю тебя, если дачу на лето ищешь, то лучше тут и не приценивайся, место гнилое, комарья полно, да и со стороны Капотни ветер иногда такой запах гонит!
– Вы не знаете, где дом Натальи Филимоновой?
– А-а-а, – протянула женщина, – значит, вас Надежда прислала, дом посмотреть, правильно?
– Точно, – на всякий случай кивнула я.
– Чего же сразу не сказали: «Зина, веди дом показывать», или Надя не сообщила, у кого ключи? – хитро прищурилась тетка.
– Так я же не знала, что вы Зинаида, мы ведь только сейчас познакомились!
– Точно, – рассмеялась она, – вот какая я подозрительная, вы мне дело хорошее сделали, а я бог знает чего всегда думаю! Ну, пошли, тут один шаг.
Мы вышли в прихожую, перешагнули через храпящего мужика, миновали крохотный садик, и я увидела огромный трехэтажный дом из красного кирпича.
Зина вытащила из кармана связку ключей, потыкала в замочную скважину, распахнула калитку и перекрестилась.
– Царствие небесное Наталье Сергеевне, благодетельнице моей.
– Ты ее знала?
– А как же! Сколько лет тут углы мыла, каждую трещинку в полу выучила, а уж когда она умирать собралась, то всех вон повыгоняла: повариху, горничную, секретаршу, только меня оставила.
– От чего она скончалась?
Зина снова перекрестилась.
– Слово забыла, болячка у нее была, в легких, красиво так называется эле… эми, не, не помню.
– Эмфизема?
– Вот! Точно, ты, часом, не доктор?
– Нет, – ответила я, – но моя лучшая подруга хирургом служит, от нее слышала.
– Страшная штука, доложу тебе, – вздыхала Зина, не слишком ловко открывая замок, – то вроде здоровая, веселая, улыбается. Потом, бац, начинает хрипеть, задыхается. Ну, а последние два месяца совсем не вставала, судно я из-под нее таскала. Но обиды на Наталью Сергеевну у меня никакой, она мне денег много оставила, только я их не трачу, в сбербанк снесла. Ой, – прикусила она язык, – ты уж сделай милость, про средства иродам не рассказывай, мигом вытребуют и пропьют. А я их на старость берегу, чтобы не побираться на пенсии. Спасибо Филимоновой, с голоду не помру. И Алеша с Надей люди приличные. Приехали сюда, вызвали меня и так тихонечко говорят:
«Вы, Зинаида Ивановна, не волнуйтесь, все денежки сполна получите, мы волю покойной уважаем и ничего оспаривать не станем».
Хорошие ребята, честные. Вот ведь как плохо вышло. Они все думали дом перестроить да въехать, только недосуг заняться было. Потом Алексей помер, а Надя примчалась вся черная и говорит:
«Вот, Зинаида Ивановна, продаю жилплощадь. Держите ключи, если кто приедет и имя мое назовет, смело показывайте, значит, покупатели интересуются».
Мы вошли в холл. Зина зажгла люстру. В доме было прибрано, но легкий слой пыли, лежащий на мебели, и особый, спертый воздух мигом давали понять: помещение нежилое, людей тут давно нет.
– Мебель от Натальи осталась? – поинтересовалась я, разглядывая великолепного качества дубовые стулья.
– Ага, – подтвердила моя провожатая, – все на местах стоит, а в спальне даже одежда ейная висит. Надя с Алешей не сказали, чего делать, а я сама не решилась раздать, – тарахтела Зиночка, – хотя у нас бы многие польстились. Тут всякого добра навалом: три шубы, пальто, ботинки. Ну-ка глянь!
К этому моменту мы как раз добрались до спальни хозяйки, расположенной на втором этаже. Резким движением Зина потянула дверь шкафа-купе, и перед моими глазами предстало нутро гардероба, туго набитое вешалками с одеждой. Я пошевелила плечики. Да уж, похоже, покойная обожала шмотки. Чего тут только не было! Брюки, юбки, пуловеры… На глаза попался остромодный примерно два года назад пуловер из лохматой голубой пряжи. И носы у туфель оказались тупыми, но не длинными, а короткими. Это была одежда молодой, слегка кокетливой дамы, старательно следившей за переменчивой модой. Сейчас, правда, они казались слегка устаревшими, но качества не потеряли. Отличные вещи, купленные не на рынке, не в переходе станции метро, а в магазине, расположенном в центре Москвы.
– Сколько же было Наталье Сергеевне? – невольно вырвалось у меня.
– Пятьдесят должна была в декабре 98-го отмечать, – пояснила Зина, – все убивалась, что старой становится. Да, видать, не судьба ей была в старухах жить, в ноябре и отошла, не дожила чуток.
– Давно она тут поселилась? – спросила я, присаживаясь в кресло.
Зина покусала губы.
– Ну, году этак в 89—90-м приехала.
– Откуда?
– Кто ж знает, – пожала плечами баба. – На этом месте пустырь был, вся деревня сюда мусор волокла, и я жила прямо окнами на помойку. Чего ни делала, как ни просила, все равно возьмут и вывалят под носом грязь. Ну разве ж это люди? Гниды!
Поэтому, когда в один прекрасный день по пустырю заползали грузовики, а не умеющие говорить по-русски рабочие, одетые на диво всему поселку в белоснежные комбинезоны, начали споро выкладывать кирпичные стены, Зина возликовала. Ее соседки страшно злились, костеря на все лады неизвестных людей, решивших затеять строительство. Но Зинаиде было радостно. Когда через пару месяцев здание поднялось во всей красе, стало понятно, что оно загораживает вид из окон Зины.