Вместо того чтобы ударить по тормозам и вылететь с визгом в кювет, я дал полный газ и прорвался по самому краю обочины вперед. «Бумер» нагнал – разные весовые категории, выровнял скорость…

И – мне все стало ясно. «Кто был охотник, кто – добыча…» Со мною никто не игрался. Все было всерьез и по существу. Если эта тяжелая машина бортанет меня, я вылечу с дороги! А при такой скорости это равносильно падению с двадцатиэтажки!

Кому я успел не угодить в этом городе настолько, что меня решили уработать! Среди бела дня! После «черного человека» еще и «черный бумер»?! Это много даже для уравновешенного субъекта, а для меня…

И какие у нас преимущества? Скорость? Нет. Комплекция? Нет. Что остается? Мастерство. И – дерзость.

«Бумер» попытался бортануть меня, но вяло – как бы примериваясь. Я просто повторил его маневр. Но долго так я не поиграюсь. Значит…

«Линейка» заканчивалась. А дальше как в песне: «…резкий поворот и косогор…» Водитель затененного «бумера» это тоже понимал. И – стал форсировать события. Решил не мудрить. Пользуясь преимуществом в скорости и весе, просто и незатейливо ударить меня в борт. И я – подыграл. Подставился. Водитель «бумера» резко вывернул вправо, я ударил по тормозам и дернул руль влево. «Бумер» снарядом вылетел с шоссе прямо передо мной, а я закрутился по дороге в замысловатом танце, пока не замер у левой обочины. Сердце билось бешено. Вздохнул и выдохнул несколько раз. Тронул машину – она послушно подкатила к краю дороги.

«Бумер» замер, зарывшись носом в грунт, как рухнувший истребитель. Нужно было выйти и посмотреть, что с водителем. Хотя, по всем правилам, – валить отсюда подальше, куда глаза глядят! Правила, они как уставы: проверены на сотнях и тысячах типовых ситуаций! И если теперешняя твоя – фатальна, – нужно немедленно сматываться, улепетывать, срываться, бежать, нестись! Вот только… Соблюдения правил бывает достаточно для того, чтобы сохранить жизнь. Но мало для того, чтобы выжить.

Я вышел из машины и затрусил вниз с невысокого косогора. В животе противно урчало. Невеселая перспектива – словить пулю из-за глухого тонированного стекла… Да что там невеселая – паскудная просто! Подошел к обездвиженному автомобилю, осторожно потянул дверцу. Водитель был в машине один. По проломленному виску стекала тонкая струйка. Ни расспросить, ни объясниться. Обычный парень славянской наружности. Крепкий. С виду – лет тридцати. Провел руками вдоль туловища: никаких документов. Был человек…

Убираться отсюда. Иначе… Если были две попытки меня устранить, будут еще. Пока я не узнаю, кому я здесь настолько поперек судьбы.

Судьба. Понятие тяжелое, пугающее… Я мчал прочь с места катастрофы, напевая вполголоса:

– «Ты сам – инфант, ты – гений ворожбы, тебе Фортуну сделать из Судьбы так сладко…»

Да какая уж тут сладость… Мне было горько, жутко и одиноко. И жизнь моя, и уже прошедшая, и теперешняя, вдруг показалась мне сухою травинкой, несомой по неведомой прихоти ветров и стихий… Судьба? Но часто в ее одежды рядится человеческая воля. Воля злая. А потому – преодолеть ее нужно и победить – можно. Умом, бесстрашием и Верой.

Глава 42

И что ж мне так горько? Оттого, что в каждом из нас живет ребенок и каждый хочет игры, соревнования и – победы?! Или оттого, что в каждом из нас живет взрослый, который знает еще до начала игры: победитель не получает ничего?

Над шоссе стелилось мутное марево зноя; ветер, что врывался в полуоткрытое окно, казался мне теперь жестким и даже шершавым, глаза слезились или… Или всем нам суждено попадать из скорлупы собственного мучительного уединения в незнакомый и пугающий мир, который мы видим только с одной точки и оттого не можем ни предвидеть события, ни влиять на них… И – зачем тогда живем? Чтобы исполнять чьи-то приказы? Просьбы? Собственные прихоти? Или мы все просто бежим от самих себя, от рутины собственных представлений о жизни, чтобы попасть в рутину чьих-то чужих, нам неведомых, незнакомых и оттого столь жестоких к нам?.. И отчего этот зной похож на мираж, на сон, на небытие?.. Ведь мертв тот, кто нападал, а я – жив!

Я жив. Просто мне страшно. Мне страшно умереть, так ничего не создав и не воплотив, даже не попытавшись это сделать… Мне страшно умереть, так никого и не согрев, и чувствовать, что душа моя не сгорает даже, как принято писать в романах – в пламени страстей или пороков, так – истлевает угольями во влажной и стылой нездешней ночи… А я… Я мчусь через сонное марево зноя, и мне начинает казаться, что того, что случилось несколько минут назад, что того, что случилось за весь этот день, что того, что случилось за всю мою жизнь, – не было вовсе… Так, приснилось нечто невнятное…

«Ты попал в тень города и в город теней»… Так, кажется, в сказке про волшебную лампу, исполнявшую любые желания… У меня желание всего одно: поспать. Ибо я совершенно перестал понимать, что происходит.

В Бактрию я въехал через старый город. Катил по его кривоколенным проулкам, но сказать, что не сбил кого-то чудом, было бы неправдой… Чудом здесь было встретить живых.

Набережная открылась вдруг, я вынырнул на нее с абсолютно недопустимой скоростью, кое-как разминулся с маршруткой и тут же едва не протаранил алый «феррари». Морис элегантно притормозил, поравнялся со мной, повернул голову, улыбнулся безукоризненно очерченными губами, вполне дружелюбно, а вот глаза… Они опять не улыбались. Или – он действительно не умел улыбаться?

– На ловца и зверь бежит, – сказал Морис.

– И кто из нас зверь? – резко спросил я и сам почувствовал, как напряжен голос. И немудрено…

– Оба. И оба – охотники. У итальянцев есть поговорка…

– …если ты на кого-то охотишься, то кто-то охотится на тебя. Ты хотел меня найти, Морис?

– Да.

– Зачем?

– Не договорили.

– Это нужно?

– Важно. Я не за того тебя принял.

– В этом мире все не то, чем кажется. Искал зачем? Только не говори «извиниться». Или – «отомстить». Это не про тебя.

– Жажда мести, как и зависть, присуща каждому.

– Ты кому-то завидуешь, Морис?

– Скажу «нет» – скажу неправду. Только не думай, что лучше меня. Ты такой же.

– Другой.

– Тебе так кажется. Каждый мужчина по жизни хищник. Ему нужно крушить, ломать, подчинять.

– И только?

– И только. Все мы – вольные стрелки. Остальные – невольные жертвы. Притом все люди душат друг друга – за место под солнцем. Как деревья в лесу. Вот и вся правда.

– Вся?

– Нет, конечно. Где-то я прочел: в человеческом мозгу девять миллиардов клеток. Люди, дожившие до глубокой старости, свершившие открытия и деяния, умирают, и выясняется, что они использовали только полтора миллиарда этих самых клеток. Остальные даже не просыпались.

– Качество ума определяется не числом клеток мозга, а количеством связей между ними. И они загораются, как фонарики, у кого-то – тусклым масляным светильником, у кого-то – взрывом иллюминации! У некоторых на слово «вино» лишь две ассоциации: «стакан» и «их горла». А можно увидеть и «Красные виноградники» Ван Гога, и пиршественные симпозиумы Перикла, и артистическое буйство Нерона и Каракаллы, и первое причастие Марии-Антуанетты, и блоковскую «Незнакомку», и «Незнакомку» Крамского, и вакханалии Лесбоса, и Сафо, и Лота с дочерьми, и комнату с зажженною свечой, и обнаженную девчонку, любившую искренно и безнадежно, и Александра, пирующего на развалинах Персеполя, и Сталина, провозглашающего здравицу уже приговоренным соратникам, и чудовище, выползающее из темных углов тоски, когда вино уже не имеет вкуса и аромата, и золотой блик заходящего солнца, играющий в пурпурном бокале, и Тайную вечерю, и снова – причастие… – Я замолчал, мотнул головой… И чего меня понесло вдруг? Нервы. Перенапряжение. Стресс.