– Купаться.
– У меня нет ни купальника, ничего.
– Заберемся подальше.
До маленькой чистой речушки они доехали минут за пятнадцать. Некоторое время двигались вдоль, пока не обнаружили занавешенный ивами съезд к реке. Там оказался совсем крохотный пляжик с мостками. Наверное, днем здесь купались ребятишки, сейчас же солнце уже почти зашло, вода окрасилась багряным, мягкие водоросли струились шелковистыми прядями, прогретая за день вода ласкала ступни, и казалось, все, что произошло за прошедшие ночь и день, – не более чем мираж, игра воображения, и истинна только эта река, запах ивы, осоки и – ничего больше. И они пошли вдоль реки, забираясь все дальше и дальше, пока плотные кусты не окружили их вовсе, оставив лишь крохотный песчаный пятачок у самой воды.
Опустились сумерки, и река засветилась сама собой. Сверху свет был густой, как малиновое вино, но, стоило зайти чуть поглубже, вода становилась непрозрачно-темной, словно русалочьи глаза, и такой же таинственной. Олег нырнул, ушел под воду, и ему даже показалось, вот-вот и – засветятся огоньки, какие обычные в августовском море... Он заплывал все глубже, но никаких огоньков видно не было, вода обволакивала мягко, давила на виски.
Даша заходила в воду медленно, словно совершала некий ритуал. Погладила реку, поднесла горсть воды ко рту, прошептала что-то и только потом опустилась с головой. Вода была теплой и пахла свежескошенной травой. Даша вынырнула и рассмеялась счастливо. Олег подхватил девушку на руки, она почувствовала его тепло, закрыла глаза, обхватила его бедрами, вдохнула и – понеслась вверх, в прозрачное, еще наполненное струями угасающего света небо, и оно падало ей навстречу едва мерцающими юными звездами и пеной Магелланова облака, туманом Млечного Пути и холодом беспредельного пространства, теплом мириадов солнц и безличной пылью забвения... И – памятью обо всех, кто любил под этим небом во все ушедшие века, и – памятью обо всех, кто полюбит во все века будущие.
Дома они оказались, когда совсем стемнело. В крохотной кухоньке неярко светила настенная лампа-абажур, а мужчина и девушка, свежие после душа, сидели за чаем, и усталость впервые за последние сутки была спокойной, словно после длинной, мирно прожитой жизни.
...Ночь укрыла городок бархатным покровом, и двое снова любили друг друга, и Вселенная сделалась бесконечной, как эта любовь, и любовь сделалась подобием Вселенной, и ничто не могло противостоять ее могуществу и совершенству...
Даша лежала, глядя в низенький деревянный потолок светелки, и не видела его. Потом взгляд ее наполнился тревогой, и она произнесла едва слышно:
– Ты знаешь, Данилов... Мне страшно. Мне страшно всего на свете. Я боюсь за тебя,' за себя, я боюсь мира там, за окнами... И еще мне кажется, ни ты, ни я не достойны этого счастья – быть вместе, – и темень за окнами только ждет часа, чтобы уничтожить его. И еще... Еще мне кажется, что мы все это себе выдумали. Взойдет солнце, люди заспешат на привычные работы, автомобили выстроятся в пробках, самолеты взлетят по расписанию, и мир погрузится в обычную пустую сутолоку и – разрушит любовь, не со зла даже, просто потому, что он – другой: деловой, суетный, практичный. А мы сейчас – не от мира сего.
– Даша...
– Нет, ты подожди, Данилов, ты слушай... Все мы живем словно в двух мирах.
Один – это тот, что вокруг нас: он чувственен и реален, но притом хрупок, эфемерен, опасен и подл. Он может разрушить нашу жизнь в одно мгновение тем, что отнимет ее, но чаще он отнимает жизнь мерным чередованием похожих друг на друга пустых, серых дней, называемых «будни», и дней тяжких, бездумно-пьяных, отчего-то считаемых «праздниками». Реальность заменяет жизнь существованием, высокие страсти – мелкими удовольствиями, достижение великих целей – карьерным тщеславием...
А есть еще мир выдуманный. Когда все были детьми, то жили именно в нем, а потом мы росли, и он сузился чуть-чуть, потом – еще чуть-чуть... Но не исчез. И продолжает мучить нас невыразимо прекрасными несуществующими закатами, жаркой мечтой тропиков, теплым морем... Но если уйти в тот мир целиком – он обманет еще надежнее и подлее, чем первый. Он лишит нас будущего и отнимет настоящее.
Он и прошлое превратит в мираж, заставляя жалеть о нем, как о навсегда потерянном рае... А где тогда жизнь?
Даша отхлебнула вина прямо из бутылки, села на постели и теперь смотрела в открытое балконное окно, на круглую, близкую, огромную, в полнеба, луну.
– Жизнь – сейчас, – тихо ответил Олег.
– Ты даже и сам в это не веришь. Странно... Прошлое, то, что было с нами и вчера и позавчера, – нельзя вернуть. Это прошлое не ближе к нам, чем тысячелетняя древность. И все же мы считаем наше прошлое частью теперешней жизни, разве не так?
– Так. Но и жизнь вековой и сотневековой давности – тоже наша. Без нее мы никто.
– Ту жизнь мы можем понять только умом, а нашу недавнюю... Она волнует нас порой куда больше настоящего и даже будущего.
Данилов помрачнел, лоб его разрезала поперечная морщинка, но Даша этого не заметила.
– Вот странно... – Даша смотрела прямо перед собой, и взгляд ее сделался близоруко-растерянным. – Совсем недавно я думала: какая серая, безынтересная и несчастная моя жизнь! У людей – приключения, азарт, веселые компании, увлеченные друзья, интересующиеся всем-всем-всем на свете, кроме денег... А я?
Брожу по замку, как тень отца Гамлета. Жизнь, полная фантастического счастья, проносится где-то ядом, и все случается не со мной. – Девушка помолчала, Дохнула. – И вот – все переменилось. Но вместо жизни, о которой я мечтала, началась какая-то сонная сутолока, и в ней еще большая не правда, чем была в жизни той, прежней... И вдруг среди этой сутолоки возникает чудо, и это чудо – любовь, и она лучше всего, что только бывает на этой земле... Нет, я ничего не понимаю, мне тревожно, мне жутко даже, и эта жуть мешается с восторгом и с неверием, что все наяву. Но возвращаться обратно мне не хочется. Почему все так?
– Как сформулировал один богослов, когда обращаешься к Господу, будь готов, что он тебя услышит. И поведет путем испытаний.
– Ты знаешь, я как-то не особенно верующий человек, хотя... Вот сейчас мы сидим как ни в чем не бывало, у нас вино и вкусный чай, и не хочется думать ни о прошлом, ни о будущем, и страшно... Страшно даже не потому, что мы можем умереть, а потому, что тогда придется расстаться... Я думаю, это самое жуткое, что страшит людей в смерти: необходимость расставаться с теми, кого они любят: с родителями, с детьми, с любимыми. А вообще... Люди, наверное, не могут смириться с этой мыслью и потому верят в бессмертие. И ничего с этим нельзя поделать. А знаешь, что я теперь подумала... – Даша вскинула на Олега глаза, полные удивления. – Вот скажи: те безгрешные люди, которым даруется бессмертие, они все будут счастливы?
– Наверное.
– Но тогда как же... Представь: жила себе женщина и любила своего беспутного сына. И прожила праведно, скончалась, попала в рай, а сын ее – плохой человек вовсе, и наказывают его смертью, и душа его пропадает. Но разве мама его будет счастлива в самом райском раю без сына?