Километров пять срежешь, только фуры не особенно так ездят, им по тракту сподручнее, придавил под восемьдесят по прямой и — вперед! Ездют только те, какие товар левый везут, ту же водку.
А эти что? Вышли двое из троих на дорогу, посмотрели тормозной путь и «вилку», что колеса большегруза оставили, один показал тому, что на обочине и с треногой, большой палец, дескать, хорошо: а что хорошо и почему — я тогда и не уразумел.
А тот, в кустах, снова к трубе приник и начал что-то примеривать или прицеливать — это я потом смикитил. Глядь — засуетились они все: что-то в рации заговорили, вроде как подобрались... А я, даром что мутный был чуток, все ж с похмела, а догадался: что-то подлое здесь готовится, а потому нишкни, ветошью рваной торчи, сучком замри, а не отсвечивай. Не то — не сносить головы.
И — снежок еще пошел. А минут через пять — фары галогенные небо прочертили, машина шла ходко, уверенно, участок здесь был прямой. Парни эти замерли, напружились, что волки; тут я заметил — воздух-то мглистый был, да снег еще, — словно паутинка ночь прочертила и — в лобовое той «Волге» уперлась.
А «Волга» вильнула вдруг, заюзовала, да не сюда, здесь полого, а аккурат влево, на обрывчик... И — с дороги слетела, что птица, да жаль — неловко, боком, и — пошло ее крутить-вертеть... Двое парней так за нею вслед и ринулись. Через дорогу перебежали, минут десять их не было, вернулись — веселые...
— Все. Покойник, — сказал один.
— Уверен? — спросил тот, что за трубой стоял.
— Сто процентов. Старичку клетку грудную рулем проломило. Повезло. Быстро.
— М-да. Жил-был старик, да помер. Бывает.
— Непростой был этот старик. «Волга» — то у него хотя и непрезентабельная с виду, а движок — фордовский. Может, все-таки подпалим, для надежности?
— Зачем? Бензобак хоть и разбит — а не загорелся. Не, так достовернее. Ты, Валера, мастерски дедушку уработал. Я бы сказал, творчески. Встречный «КамАЗ» фарами ослепил — они и соскользнули с дороги. Немудрено в такой гололед. — Помолчал, добавил:
— Достоверно. — Снова замолчал, видно, думал об чем-то, и по всему видать, он у них за старшего был. Потом приказал:
— Собирайте все и — ходу. — Хохотнул нервически:
— А я, как честный обыватель, буду выполнять гражданский долг.
Парни запаковали снаряжение и были таковы. А я себе так подумал: начальник-то их как? Пешком, что ли, в город подастся? Он пошел в сторону дачного поселка, я — ринулся к своей колымаге. Сам только что не плачу: ой, Господи, пронеси! Сел, а машина моя, как назло, не заводится. Вот тогда мне стало так страшно, что... Сижу, как дурак, в непонятном месте и жду. Слезливо сделалось до тоски! И тут небо — словно прорвало. Снег повалил валом, густой, пушистый. Люди говорят — примета хорошая... Ну для тех, которые... Такие в рай попадают.
А тот, который был за главного, объявился. На машине, со стороны дачного поселка. Остановился. Вынул мобильный. Позвонил. И остался ждать милицию.
Чтобы, значит, направить их «в нужное русло».
А я сидел в «москвичонке» и мерз. Как беглый заяц.
От страха.
Гаишники приехали через полчаса. Следом за ними — «скорая помощь». Увезли покойного. А я уже до того понял, что это — ваш батя. По машине. А гаишники — что им выяснять? Нашли след «КамАЗа», решили, резонно, безо всяких подсказок: дескать, тот вильнул неаккуратно, напугал водителя, да еще и фарами ослепил: дальнобойщики, они лихие: кто включает ближний свет, кто — ленится. Понятно, по рации поговорили: дескать, так и так. А отца вашего списали: несчастный случай.
На дороге бывает. И — никто ничего не видел. Кроме меня.
За все время рассказа Олег ни разу не прервал Кузнецова. Теперь Валентин Алексеевич сидел перед ним как выжатый: он словно постарел лет на десять, снова пережив те страхи, которые испытал более полугода назад.
Как только Кузнецов начал рассказывать, мелькнуло у Гринева подозрение, что все это — ложь чистой воды. Его просто хотят вышибить из седла: заниматься текущими делами он попросту не сможет. Так говорил ему разум, но душа вещала иное: все, что рассказывает этот косноязычный мужчина, — правда. Он запинался, волновался, не выгораживал своей трусости, потел, краснел, время от времени бросал на Олега виноватые взгляды, а то — взгляды на пачку долларов: тогда в его глазах мешались алчность, чувство вины и страх... Страх от пережитого, страх последствий, страх того, что деньги он так и не получит... Он не прерывал рассказа, не торговался за каждый эпизод, и все его изложение походило на исповедь, но не было в ней ни особого сожаления, ни сочувствия. Кто был ему отец Олега? Никто. Пенсионер, но пенсионер зажиточный, да и далекий со своим министерским прошлым от слесаря треста, как затерянная в космосе невидимая планета Уран, управляющая случаем, независимостью и абсолютной свободой.
Все в рассказе было правдой.
— Скажите, никто из убийц не снимал с руки отца перстня?
— Перстня?
— Темный красный камень цвета медвежьей крови. В простой золотой оправе.
— Не, перстень они не поминали. Может, и сдернул тот, что к машине спускался, оно же с другой стороны дороги было, кто его видел? Да и кому он докладываться будет, если скрысятничал втихаря? Дурак он, что ли? А может, и еще кто снял, мало ли. Но вряд ли менты: они гурьбою приехали, тишком, может, и прислонил бы кто, а когда гурьбой — каждый каждого опасается, мало ли... Вспомнил! Они Алена какого-то поминали!
— Алена?
— Точно, Алена. Вроде как босса. Кличка, видать, у него такая. Или — имя.
Иных родителей — не понять: у нас в деревне, ну откудова мы с Антониной моей, соседи были... Так у них фамилия была — Гулявые! И как они дочку назвали?
Аделаидой! Аделаида Гулявая, во! Это мамашка выдумала: все искала покрасивее...
Ну вот... Веселились эти душегубы, что Алену понравилось. Видать, он где-то поблизости был. — Кузнецов замолчал, затосковал взглядом, вздохнул:
— Зябко мне что-то... Олег налил коньяку в стакан визитера. Сам нажал кнопку селектора:
— Аня, мне кофе, пожалуйста. Очень крепкий. И — лимон.
— В кофейнике?
— Нет. Большую чашку.
— Олег Федорович, к вам посетители.
— Контора работает с девяти.
— Сейчас без четверти.
— Пусть ждут. Я занят.
Девушка зашла через несколько минут, поставила на стол чашку свежесваренного кофе, блюдечко с нарезанным лимоном, тревожно глянула на осунувшееся лицо Гринева, но удалилась, ничего не сказав.
— Вы выпейте, вам, по-видимому, нужно, — предложил Олег Кузнецову. Голос его был хриплым и глухим.
Валентин Алексеевич кивнул, опустошил стакан, раздавил зубами лимонную дольку. Гринев все это время хранил молчание. И не думал теперь ни о чем.