– У тебя что, родителей нет?
– Одна мамаша и та не просыхает. У Пакли тоже. Из школы после восьмого класса вытурили. Куда идти? Целый день в поле за три копейки? Вот мы и попробовали в карты – разжиться.
– И давно вы так промышляете?
– С начала марта. Четверых обули, ты, стало быть, пятый будешь.
Они шли по скользкой, извилистой тропинке. Бальзамов сзади, держа Цыпу на расстоянии заостренного кола. Пакля испарился. Откуда ждать нападения? Ясно, что Хижа просто так добычу не выпустит, да и перед малолетними подельниками мордой в грязь падать не захочет. Хотя один раз он не фигурально там уже сегодня побывал. Опытному грабителю-садисту нужен реванш. Вячеслав напрягал слух и, еще не до конца восстановившееся зрение. Плотный, белый, очень знакомый туман появился в глазах, окутывая две стены леса, оставляя только черный коридор тропы. Плечам и груди стало тепло, даже жарко от скрипучих, шерстяных ниток черного, отцовского свитера, издававших легкий запах терпкого табака, сосновых поленьев и печного дымка. Впереди шаровой молнией маячила рыжая голова Цыпы. Огромный серый паук вынырнул из клубящегося молока и застыл на другом конце коридора, сжимая в клешне отливающий синевой нож.
– Лети, голубь. Греби крылышками, – жуткий, скрипучий бас рыгнул навстречу.
Откуда было знать будущему поэту, что спустя шестнадцать лет он еще раз услышит этот голос и эту фразу в одной из московских тюрем, куда его бросят следователи на свидание с пресс-хатой. Иначе развитие событий потекло бы, безусловно, по другому сценарию. Хижа, щерясь, тяжелыми мухами глаз оценивал противника несколько секунд. Заточенный кол более грозное оружие, чем даже самый острый нож. Опытный бандит присел на корточки и вонзил оружие в землю по самую щербатую рукоять.
Эх, – подумал Бальзамов, – а нож-то забрать бы не помешало. Мудрая мысля всегда приходит опосля.
– Эй, голубь, предлагаю голыми руками. Уж больно ты мне давеча понравился. Завалишь Хижу еще раз? Если да, то по жизни легко пойдешь после такого спытаньица. Если нет, то будешь делать, что я скажу.
Бальзамов крутнул кол и, после легкого замешательства, воткнул его в край тропинки. Они начали сближаться. Хижа действительно напоминал огромного, серого паука, идя на полусогнутых, широко расставленных ногах, выставив перед собой скрюченные щупальца рук. Лысая, шишковатая голова ушла глубоко в плечи, из безгубого рта торчали желтые обломки зубов, толстый, лиловый нос покрылся испариной. Вячеслав предпочел открытую, американскую стойку, которая больше подходила для драки, чем классическая английская. Волнения не было. Душа спряталась, свернувшись маленьким клубком. Работал только расчетливый, холодный мозг, посылая сигналы тренированному телу.
Хижа прыгнул, оттолкнувшись непринужденно, без подготовки, только чуть глубже присев. Бальзамов уже знал этот маневр и поэтому без труда просчитал атаку. Шаг в сторону и – левой под сердце, правой чуть ниже уха. После такой комбинации где-нибудь в уличной потасовке противник просил пощады или терял сознание, оказавшись в нокауте. Хижа только крякнул, падая, сгруппировался, перекатился на спине и вскочил на ноги. Следующий удар бандит встретил лбом и с удовольствием отметил, что суставы противника приятно хрустнули. Вячеслав тряхнул несколько раз поврежденной кистью и снова поднял руки для схватки, предпочитая действовать в обороне. Его враг опять принял паучью стойку… Неужели ту же тактику применишь? Эдак я все руки об тебя отобью. Интересно, где тебя такому учили? Что за борьба? Против чайников очень даже неплохо. Узнать поближе твой репертуарчик до боя явно бы не помешало. Ах, вот оно что!..
Паук неожиданно нырнул в ноги, сдавил икры и впился зубами в голень. Атакуемый качнулся и с длинным стоном повалился на бок… Никак больно, голубок. Еще больней будет, когда я тебе яйца зубами рвать начну. А ты бей, бей меня по черепу, а то он у меня, понимаешь, чешется… Голова у Хижи действительно оказалась каменная. Бальзамов понял, что обычными ударами ничего не добьешься, и скорее интуитивно, чем сознательно, изловчившись, ткнул большим пальцем в паучий глаз, давя жирную помойную муху.
– Ах ты, сука! – от взревевшего баса у деревьев едва не лопнули перепонки.
Хижа оторвался от соперника и, стоя на коленях, прикрывал глаз рукой. Вячеслав, морщась от боли, поднимался с тропы. Неожиданно, с гибкостью профессионального гимнаста, налетчик качнулся и сделал кувырок назад. Выдернул из земли нож, перехватил за лезвие и размахнулся для броска. Живая мишень дернулась, пытаясь среагировать. Но кто же бросает с первого взмаха, сперва – ложный, а уж потом. Потом – не последовало. Разрывая плотную ткань тумана, на шею Хижи с тягучим свистом опустился кол.
Серый паук рухнул ничком, как подкошенный, давя и размазывая по траве собственную красную слизь. Все. Нокаут с потерей сознания.
– Только не острием, – закричал Бальзамов тяжело дышащему Цыпе.
– Уходи, забирай свои шмотки и уходи! – срывался на крик подросток.
– А ты как же?
– Почём он узнает, что это я. Бог с неба поразил.
– Пакля вряд ли молчать будет. Он ведь все видел и наверняка сейчас где-то рядом.
– Пакля, выходи. Ты будешь молчать, Пакля?
– Буду.
– А почему ты будешь молчать, Пакля? – снова задал вопрос Цыпа.
– Потому фто не хочу оставаться без тебя, Цыпа, с этим уродом.
– Ну, теперь понял? – обратился рыжий к Бальзамову.
– Теперь да. В общем, пока, мужики. Извините, что фалаф разрушил.
– Фто, драфнифся-то!
– Желаю побыстрей с долгами рассчитаться. Кстати, у меня пара червонцев бесхозных найдется. Держите.
– Лично я завязываю. Беру сестру и мотаю к дядьке, на север.
– Я тофе. Возьми меня с собой а, Цыпа.
– Нет, тебе учиться надо. Ехать в город и поступать в какой-нибудь техникум. А вот когда отучишься, то приедешь на север главным механизатором.
Фигура одинокого путника с высокого гребня железнодорожной насыпи отбрасывала длинную тень. День клонился к вечеру. Холодная весенняя сырость при каждом глубоком вдохе обжигала горло. Ветер жёг по коленям, легко пробивая джинсовую ткань. Хорошо еще, что у куртки достаточно высокая горловина, куда можно втянуть лицо по самые глаза. Господи, до чего же унылые пейзажи. Понятно, почему у русских поэтов так много грусти, печали и тоскливого созерцания. Лиственные деревья по большей части стояли голыми. Зелень только-только начинала пускать побеги. Поэтому лес местами напоминал решето, сквозь которое гуляли потоки воздуха. Прошлогодняя неперегнившая листва темно-коричневым покровом устилала слякотную землю. Впрочем, кое-где на луговинах появились ежики зеленых ростков. Поля, отведенные под пашни, словно набухшие, огромные бычьи шкуры темнели под бледно-синим небом. Тянулись покосившиеся, а где-то и совсем рухнувшие, изгороди, предназначенные служить преградой для скота и лесного зверя на пути к железнодорожному полотну. Будки стрелочников на малых станциях в строгих, почти траурных тонах, темнели водяными разводами, масляными потеками, мрачными стеклами непроницаемых окон. Деревенские дома тоже, мягко говоря, не тяготели к буйству красок. По большей части серого цвета, они меланхолично смотрели на мир отрешенными щелями дощатых обшивок, рассохшихся бревен, облупившихся наличников. Лишь дачные участки иногда могли порадовать глаз изобретательной расцветкой и оригинальной архитектурой домиков. Но домики еще пустовали, провоцируя бродяг и местную шпану на вторжение с последующим выносом нехитрой утвари.