За бутылкой вина, в углу казармы, отгороженном устаревшими плакатами, провожал уходящий год бывший десантник, бывший сапер Борис Ледогоров. На кровати лежало нераспечатанное письмо от Желторотика, оно притягивало к себе. Борис ловил себя на том, что смотрит на него по нескольку минут, но держался, решив открыть его ровно в двенадцать: все не один будет.
И неожиданное письмо, и прощание со старым годом подтолкнули к воспоминаниям, к горячему соприкосновению с тем, что хотелось бы забыть, вычеркнуть из жизни и памяти.
Борис поднял письмо, пристроил его на заваленной всякой ерундой тумбочке, лег на кровать. Когда-то давным-давно, сто лет назад, летом, он лежал на нарах в палатке рядом с Леной – Желторотиком – и боялся поднять руку. А сейчас ворочайся, раскидывайся, хоть поперек кровати, пожалуйста, ты свободен. Радуйся. Да только грусть и боль от такой свободы…
Старший лейтенант повертелся, устраиваясь удобнее, прикрыл глаза…
«Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я говорю тебе это слово – „здравствуй“, мой родной. Почему же и куда ты исчез? Я умоляю тебя откликнуться, хотя бы сказать, что живой. А хочешь, я приеду к тебе в гости? Хоть на две минутки, хоть навсегда…
Мысли пляшут, сбиваются, ты меня извини. Я даже не знаю, если честно, как писать это письмо, то ли о том, что на сердце, то ли просто о новостях. А все от того, что не знаю, как ты относишься ко мне сейчас, спустя полгода после нашего расставания.
Я сейчас снова работаю экономистом. Не смогла больше быть с ребятами, не имею права после того несчастного случая, когда на старой шине подорвался мой ученик. Ну да ты об этом знаешь – был рядом со мной в отряде «Вахта памяти». Да и в школе смотрели на меня так, словно…
Впрочем, что говорить обо мне, во всей этой истории самым крайним оказался ты, это больно, несправедливо.
Ведь ты нас всех до слез инструктировал, чтобы не трогали ржавое железо… Сердцем пишу одно письмо, а разумом – вот это. Прошу тебя, откликнись. По почерку, по словам попытаюсь понять тебя. Хотя боюсь, вдруг все, что было у нас с тобой, – это сон. Лена».
«Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я говорю тебе это слово – „здравствуй“, мой родной…»
– Здравствуй, Лена, – вслух произнес Борис и отложил читаную-перечитаную страничку из школьной тетради в клеточку, вылил в стакан остатки вина. Кивнул своему отражению в осколке зеркальца, стоящего на столе, – с Новым годом.
– Товарищ старший лейтенант, – одеяло, служившее дверью, отодвинулось, заглянул прапорщик, дежурный но эскадрону. – Там внизу, в дежурке, Оксана Сергеевна.
– Ну и что?
– Поздравила нас с Новым годом, спросила, где вы. Говорю, сейчас позову.
– Меня нет.
– А я уже сказал, что вы здесь.
– Нету. Исчез, растворился. Остался в старом году.
– Товарищ старший лейтенант… Она пирог принесла, с курагой. Говорит, для всех, кто в наряде. А вы ведь тоже ответственный.
– Я ответственный по эскадрону, а не по пирогу. И вообще, почему посторонние в расположении части?
– Так вроде она не посторонняя. Я ведь об Оксане Сергеевне Борисовой, нашем ветеринарном враче.
– И я о ней же. Скажите Оксане Сергеевне, что старший лейтенант Ледогоров пироги с курагой не ест. Все!
Прапорщик недоуменно пожал плечами, окинул взглядом захламленный уголок комвзвода и скрылся за одеялом.
«Кушайте свой пирог сами, Оксана Сергеевна», – плюхнулся на кровать, заставив ее жалобно заскрипеть, Ледогоров. Взял с тумбочки тетрадный листок.
«Если найдет тебя это письмо, здравствуй…»
«Здравствуй, Лена. Я не забыл тебя. И прости за молчание. Просто хотелось забыться, уйти от всего…»
Ледогоров стал смотреть в фанерный потолок казармы. После подрыва Филиппка во время поисковых работ на месте белых боев, только увидев его окровавленные руки, залитое кровью лицо, прожженную на груди курточку, Ледогоров, прикомандированный к этому самому отряду, краем сознания, помимо воли и желания просто отметил, констатировал для себя – конец службе. Потом был бег по лесу: Лена впереди, с парнишкой на руках следом.
– Что же ты так, Димка? – уже в больнице успел спросить его Ледогоров. – Ты же знал, что нельзя ничего трогать.
Мальчишка посмотрел левым, очищенным от крови глазом на него, потом на Лену и закрыл веки. Да, он ревновал, он делал раскоп назло пионервожатой, променявшей поиск на любовь со старшим лейтенантом, назло Ледогорову, замутившему голову их руководителю. Назло, назло, назло…
– Во всем виноват я, – отрезал все предложения разделить вину на обстоятельства и случайности Ледогоров, когда вечером собрались в военкомате начальник милиции, женщина из прокуратуры, директор школы. – Я был старшим, и здесь ни Елена Желтикова, ни обстоятельства ни при чем.
Согласно закивал директор – ему, что ли, хотелось вешать ЧП на школу. Вроде бы остался доволен милиционер – не нужно искать виновных, прокурор тоже была не прочь отдать это дело в военную прокуратуру. Лишь военком попытался еще раз если и не выгородить старшего лейтенанта, то хотя бы смягчить ситуацию, но Ледогоров стоял непреклонно: он сапер, он должен был обеспечить безопасность работ, и отвечать должен только он сам. Один.
И через несколько недель расследования – прощайте, ВДВ, да здравствуют советские кавалерийские эскадроны, выговор по партийной линии и полное отсутствие перспективы в дальнейшей службе. Жизнь прекрасна и удивительна. У нас всегда должен быть кто-то наказан. Хотя бы на всякий случай.
А тут еще и Оксана, глазастое чудо, подвернулась. Бывшее чудо…
Он окликнул ее, уже подходя к городку. Длинноногая, в коротеньком сарафанчике, она оглянулась на его голос и, убедившись, что запыленный, потный старший лейтенант обращается к ней, остановилась, подождала его.
– Извините. Старший лейтенант Ледогоров. Вы местная?
– А, вам показать, где находится эскадрон? – оглядев чемодан, спросила она. – Вот за этим забором, – указала она взглядом на пыльные, когда-то по весне, видимо, забрызганные грязью плиты, тянувшиеся вдоль тротуара. Это Борис знал уже и сам, просто хотел остановить, увидеть лицо идущей перед ним девушки. А глаза ее, как зеленые антоновки, смотрели на него насмешливо, все понимая, – видимо, не он первый интересовался у нее дорогой. – Что, высоковат для вас? – улыбнулась она, склонив голову набок. Волосы упали на плечо, открыв мочку ушка с дырочкой для сережки.
– Грязноват, – чувствуя подвох, медленно ответил Ледогоров.
– А а, а я-то думала, что вы офицер, – разочарованно протянула девушка и, подчеркнуто вздохнув, спросила: – Вам помочь нести чемодан?
Ледогоров мог поклясться, что его красное от жары лицо стало сначала белым, потом пошло пятнами. Сняв фуражку, он рукавом вытер пот со лба. Подхватив чемодан, с усилием поднял его и бросил через забор. Туда же полетела сумка с вещами, фуражка. Не глядя на девушку, Борис подпрыгнул, ухватился за край плиты и, оставляя на ней туфлями полосы, перевалил за своим имуществом: пусть знает десантные войска. Ишь, красавицу из себя корчит. Познакомился, черт возьми.