27 декабря 1979 года. 16 часов 30 минут. Кабул
Ах, пандшанба – святой и лукавый для мусульманина день. Скажи «пандшанба» мужчине – и он подмигнет, гордо расправит плечи. Зардеется женщина, отведя взгляд, и побыстрее займется какой-нибудь работой. Пандшанба – это скорее дух, это ожидание, предвкушение чего-то светлого, лучшего. И не пытайтесь искать здесь перевод, ибо просто перевод ничего не прояснит и не расскажет, так как означает один из дней недели – четверг.
Правда, четверг на Востоке – это как наша суббота. Конец недели. Завтра – выходной. Хозяйка пересмотрит все запасы и обязательно разведет огонь – калить масло. Значит, будет в доме плов, и, может быть, впервые за всю неделю семью ожидает плотный ужин. Ублаженный едой, сытый, довольный мужчина обязательно придет в эту ночь к жене. Ах, пандшанба – лукавый и безоглядный день недели.
Назначил на этот день прием во Дворце и Амин. К обеду приглашались члены Политбюро с женами, а в 14 часов пожелал он выступить перед высшим командным составом армии и журналистами. Речь – о политическом положении в стране и причинах приглашения советских войск. Начальник Главпура Экбаль Вазири планировал ответную речь.
Однако вместо Амина к собравшимся вышел встревоженный врач:
– Товарищи, выступления Хафизуллы Амина не будет. Он плохо себя чувствует после обеда. Я думаю, что это отравление.
…По четвергам в Кабуле подавалась в дома и горячая вода. На два-три часа, но успеть помыться, затеять стирку можно. Главное, не прозевать это время, поймать, когда заработают трубы.
Утром 27-го они молчали, и полковник Анатолий Владимирович Алексеев, старший среди советников в афганском госпитале, разрешил врачам задержаться с обеда, если вдруг воду включат в это время. Да и по опыту уже знал: если день прошел относительно спокойно, то ночь уже жди крутежную.
Впрочем, с приходом наших войск обстановка в Кабуле стала намного спокойнее. Да и из посольства дали команду: с сегодняшнего дня всех советских больных отправлять в медсанбат к десантникам. К десантникам так к десантникам, хотя, съездив к ним в дивизию, расположившуюся на пустыре за аэродромом, он увидел из медсанбата только несколько наспех поставленных палаток.
– Справитесь? – озабоченно спросил начмеда, тут же руководившего сортировкой ящиков с медимуществом.
Тот, сбив на затылок шапку, смерил взглядом стоявшего рядом мушавера: за кого нас принимаешь, перед тобой – ВДВ, а не какая-нибудь пехота с «солярой». Словом, старая песня: ВДВ – это щит Родины, а все остальные войска лишь заклепки на этом щите.
– Ну-ну, – усмехнулся в свою очередь и Алексеев, по Ленинграду зная неистребимый десантный гонор. – Но на всякий случай, чтобы знали: госпиталь – вон та крыша в центре города, видите? Если что – сразу к нам.
Выбираясь с занесенного снегом пустыря на дорогу, подумал: жизнь рассудит. Дай Бог, как говорится, чтобы все у них обошлось своими силами, да только… А, что загадывать. Полгода назад, на инструктаже перед отправкой в Афганистан, им сказали:
– От вас, врачей не должно исходить никакой политики, симпатий или антипатий. Ваша политика там одна – высочайший профессионализм. Лечите людей, а не идеологию.
Группа подобралась достаточно сильной. Настолько сильной, что уже через месяц работы афганцы назначили во главе основных отделений госпиталя военных медиков. Обиделись, правда, гражданские врачи, приехавшие намного раньше, но было бы за что: они, как правило, считались специалистами в какой то одной области, работали выборочно. Офицеры же могли вести операции вне зависимости от локализации ранений – и на черепе, и на животе, и на конечностях. Словом, кто поступил – тот и наш.
Тем более что раненых становилось все больше и больше с каждым днем, а пули и осколки – они не разбирают, куда им впиться в человека.
Единственное, с чем вышла небольшая неувязка, так это с операционными сестрами. Формируя группу, Анатолий Владимирович вместо медсестер взял парней-фельдшеров, беспокоясь в первую очередь о бытовом устройстве группы. Но когда на первой же операции фельдшер спокойно поднял с пола упавший скальпель и положил его под руку хирургу, Алексеев отметил: раз дано женщине находиться рядом с раненым – значит, так и должно быть и ничего мудрить здесь не надо.
Но в целом советские врачи были для афганцев хоть и «неверными», но святыми. Видимо, на грани между жизнью и смертью фанатизм у людей все же изрядно истощается, и любая соломинка, обещающая спасение, становится ближе и надежнее, чем вроде бы вечный и нерушимый постулат. Не о всех, конечно, речь, но на плановые операции больные просились только к шурави. А весь секрет-то – наши врачи после операции хоть раз-другой, но подойдут, поинтересуются здоровьем. И бесплатно. А ведь были в кабульском госпитале врачи индийской, турецкой, английской и французской школ, о которых в Союзе говорили с уважением. Здесь же авторитеты устанавливала практика: только к шурави или, в крайнем случае, к тем афганцам, которые учились в Советском Союзе.
Приехав домой, Алексеев наскоро перекусил и, когда во время чаепития пошла, хоть и не очень горячая, но все же и не холодная, вода, постоял, блаженствуя, под душем, до красноты растерся полотенцем: эх, в баньку бы! Набросив куртку, вышел на балкон покурить. И тут же увидел, как из стремительно подъехавшего «уазика» выскочил Тутахел – главный хирург госпиталя. Увидев на балконе Алексеева, афганец замахал руками.
– Что случилось? – крикнул Анатолий Владимирович, хотя ответа дожидаться не стал: то, что произошла какая-то беда, это ясно и без слов. А раз так, то теперь главное – быстрее все увидеть собственными глазами.
– Что? – все же спросил у Тутахела, выскочив уже одетым из подъезда.
– Надо ехать во Дворец, там большое несчастье, – распахивая дверцу машины, растерянно ответил главврач.
В «уазике» уже сидели терапевт-полковник Виктор Кузнеченков – и один из гражданских врачей-инфекционистов.
– Во Дворце большое несчастье, – не отводя взгляда от дороги, забитой рикшами, водоносами, осликами, легковушками, стадами баранов, повторил афганец. – Очень много отравленных. Сильно отравленных.
Алексеев повернул голову к Кузнеченкову, но Виктор, как мог в тесноте, пожал своими широкими плечами: сам ничего не знаю.
– А Амин? – осторожно спросил Алексеев.
Афганец скосил глаза на водителя и ничего не ответил.
«Значит, и Амин», – понял полковник.
С Амином ему приходилось встречаться несколько раз. Сначала мельком – это еще при жизни Тараки, но в сентябре, когда произошла та злополучная перестрелка между охраной Тараки и Амина, в госпиталь привезли изрешеченного пулями аминовского адъютанта Вазира Зерака.
– Анутуль Владимирович, Амин попросил, чтобы адъютанта оперировали только советские, – прибежал в операционную Тутахел.
Советские – значит, советские. Собрали, кто был под рукой, простояли у стола три часа – спасли Вазира. А когда дело у того пошло на поправку. Амин, уже глава государства, выделил для своего адъютанта личный «Боинг», и Алексеев с Тутахелем вдвоем сопровождали единственного пассажира сначала в Москву, в больницу 4-го управления, а потом и в санаторий.