Вслух же сказал, брезгливо чеканя слова:
– Стало быть, ты, Сомов, утверждаешь, что со вчерашнего дня Корсак здесь не появлялся? – Капитан цепко, недобро стеганул Ботаника взглядом.
– Так… уже недели две не заезжал, – окончательно сникнув, извинительно пробормотал Леонид Иванович, кончиком указательного пальца поправляя смешные очки с простыми стеклами вместо линз. Зрачки его глаз испуганно метались, стараясь не смотреть на грозного капитана.
Вошел солдат, доложил, что в сарае и окрестностях дома чисто. Никаких следов беглеца не обнаружено.
– Ладно, вали, – устало выдохнул Береснев. Уничижительно взглянул на топчущегося у печки профессора. – Слышь, Сомов! Где у тебя здесь можно умыться? Пока к тебе добирались, грузовик в грязи застрял, с той стороны холма. Пришлось толкать…
– После дождей у нас всегда ужас! Сплошная глина! Уж лучше пешком, до станции или шоссе… – почуяв слабину в голосе чекиста, мгновенно и совсем не по теме затараторил Ботаник.
Капитан недовольно сдвинул кустистые брови, вопросительно таращась на тщедушного профессора. Но Сомов уже исправился:
– Умывальник летний там, на березе. – Леонид Иванович указал через окно на дальний конец двора. – Там и мыло, даже зеркала кусочек есть. Вода в колодце.
– Не пойму я тебя, Сомов, – ухмыльнулся капитан. – Тебе государство на Васильевском острове, считай, – в самом центре Ленинграда, комнату выделило, аж целых семнадцать метров. Всего три семьи соседей. Другой бы от счастья прыгал, а ты добровольно в этом говне плаваешь. Как свинья. М-м?
– Мне трудно в городе. Сердце частенько пошаливает. Это наследственное. Вот и приходится, – Сомов показал глазами на сарай, – всю жизнь заниматься лечебной физкультурой. Чтобы раньше времени не окочуриться. Даже вон спортивный уголок свой собственный в старом сарае соорудил. Только это лет семь назад было… Теперь… Я уж и забыл, чем гантели поднимают. Совсем расклеился…
– А я без гирек не могу! – довольно расправил широкие плечи Береснев. – Каждое утро две полуторапудовки в руки – и тридцать раз! – сообщил не без хвастовства чекист.
– Завидую вам, – грустно улыбнулся Леонид Иванович. Где-то в самом дальнем уголке темных зрачков Ботаника плясали невидимые чекисту лукавые огоньки. – Для меня теперь единственные спортивные снаряды – это банька на березовых дровах раз в неделю и книги…
Береснев, фыркнув, убрал пистолет в кобуру, скривил губы и мысленно выругался: «Ботаник, бля!.. Жаль, Корсака, гниды вражеской, в развалюхе не оказалось. Ну, да фиг с ним. Никуда не денется. Некуда ему бежать. Некуда спрятаться. Кто он в этом мире? Без родственников, без друзей, без денег, без документов и без будущего? Ноль. Вот мы его на ноль-то и разменяем!»
На то, чтобы хоть кое-как обмыть лица и привести в более-менее надлежащий вид форму, у скучковавшихся вокруг колодца бойцов НКВД ушло не меньше четверти часа. Все это время первым почистившийся и умывшийся капитан стоял у крыльца, покуривая расторопно предложенные профессором дорогие папиросы «Герцоговина Флор», и трепал ему нервы. Получая от процесса унижения свое особое удовольствие, Сомов терпел, ожидая, чем все закончится. До сих пор не было ясности – заберет его с собой капитан в Ленинград, арестует или оставит?
Не забрал. Ограничился грубыми угрозами и требованием под страхом сгнить в лагере немедленно нейтрализовать Корсака в случае его появления в Метелице – хотя бы дубиной по голове, – связать и поставить в известность местного милиционера, проживающего в соседней деревне, в трех километрах. А тот уже передаст куда следует…
В последний раз смерив согбенного бородатого Ботаника уничижающим тяжелым взглядом, капитан Береснев запрыгнул в кабину развернувшегося на сто восемьдесят градусов грузовика, солдаты влезли кузов, и группа захвата, несолоно хлебавши, тронулась в обратный путь. Стоящий возле крыльца Сомов проводил чекистов незаметной даже с расстояния в пять шагов презрительной ухмылкой. Не верил до сих пор, что обошлось. Что успел вовремя заметить буксующий на холме грузовик. Что солдаты не нашли Славу. А его самого не забрали.
Когда грузовик скрылся за гребнем горушки и вдали стих гул его двигателя, Леонид Иванович не поленился пешочком прогуляться по раскисшей обочине на вершину холма и лишь там, окончательно убедившись, что опасность миновала, трижды перекрестился и вернулся обратно. Однако во двор дома заходить не стал – обошел забор вокруг, попутно подняв из травы два первых попавшихся на глаза камешка, размером с грецкий орех каждый. Через им же самим выкашиваемую каждый год прогалину в невысоких еще молодых камышах вышел на небольшой песчаный пятачок речного берега, сбросил с ног ботинки, закатал штанины, вошел по колени в теплую, словно парное молоко, слегка попахивающую ряской коричневатую воду и, опустив в нее руки, несколько раз постучал камнем о камень. Да не просто так, хаотично – тук-тук-тук, – а с умыслом, заковыристо. Знал, что под водой стук камней друг о дружку слышен на расстоянии нескольких десятков метров. И что опытные пловцы, какими являлись так боготворимые Сомовым окинавские ниндзя, долгими часами пребывая в подводной засаде и дыша через сухую полую трубочку, именно таким образом общались между собой – стуком камня о камень. Используя для передачи сигналов известную лишь им одним собственную «азбуку Морзе».
Постучав трижды подряд, с интервалом в несколько десятков секунд, Леонид Иванович огляделся. Прислушался. Тишина. Только шелест ветра в прибрежной траве. Ни одна травинка не шелохнется отдельно от остальных. Вот же, пацан! Играть в прятки вздумал, на радостях, что все закончилось благополучно. Какой же он, Славка, еще мальчишка. Несмотря на все те жестокие испытания, которые выпали на его долю за последние сутки и которые отныне – и навсегда – круто изменили его спокойную и размеренную жизнь…
Простояв в неподвижности еще с минуту, Леонид Иванович выбил камушками под водой настоящую барабанную дробь, по параболе бросил их один за другим в воду, направо и налево, чтоб упали с максимальным плюханьем, развернулся и направился назад к дому… И тут же остановился, встретившись глазами с бесшумно подобравшимся почти вплотную Славой, как ни в чем не бывало сидящим на корточках на берегу, позади сэнсэя. В руке Корсака была зеленая пустотелая трубочка – нижняя часть молодого камышового побега. На груди поблескивал кулон.
– Все в порядке, Иваныч? – спокойно спросил Слава. Но уголки его губ все-таки предательски подрагивали. Гордость собой, а точнее, вдруг неожиданно пригодившимся, крайне специфичным навыком из арсенала японских воинов, на изучении которого некогда так рьяно настаивал Сомов, буквально распирала Корсака.
– Как в аптеке, – буркнул, качая головой, профессор. – Как самочувствие? Голова не кружится?
– Странно, но я довольно быстро успокоился. Пульс вошел в норму. Я даже чуть не уснул там. – Корсак выпрямился в полный рост и кивнул в сторону речушки. – А потом к шее пиявка присосалась… Гадина. Поганое ощущение. Иваныч?
– Я за него…