Когда он, уже одетый, стоял на пороге, боясь даже посмотреть в сторону жены, чтобы привлечь внимание чекистов к ней, тот, кого он сразу вычислил как старшего, рявкнул:
— И бабу с щенком в машину!
Ярослав напрягся.
— Товарищи, в чем дело? — голосом учителя математики, которого не желают слушать ученики, возмутился он. — И где моя палка?
— Да! — радостно встрепенулся старший. — Где его палка? — окинув скудно освещенное пространство взглядом, полным презрения, он увидел трость, метнулся к ней, схватил в руки и следующим движением резко сузил круг вычисляемых Корсаком фигурантов. В одной руке он держал длинное, сияющее хищным блеском лезвие, в другой, откинутой в сторону, ножны.
«Вот так, — очертив круг подозреваемых, Слава быстро его замкнул. — Сомов, Шелестов, Береснев. Из троих, знавших тайну костыля, жив только один. И это самый худший из всех вариантов».
— Пошел! — после сильного толчка в спину Ярослав направился к двери. Сейчас его усадят в машину, и, если они приехали на одной, двое оставшихся останутся со Светой и ребенком ждать вторую. Если машин две, значит, их выведут вслед за ним.
На середине лестничного пролета Слава повернул голову к своей двери и удивился. Те, что оставались в квартире, вышли на площадку и закуривали «Беломор». Глупо. Получается, дали женщине одеться самой и собрать ребенка. А если та вытянет сейчас из-под кровати «ППШ» и выйдет следом?
Подумав об этом, Корсак пожалел о том, что не имеет дома «ППШ», а Света как огня боится оружия. Может, Мидия Эммануиловна, вдова полковника царской армии, дома дисковый «льюис» хранит? Выскочила бы сейчас, да от бедра…
— Что встал, гад?! — И Слава ощутил довольно весомый удар по шее. — Забыл, где выход? Выход там, где вход!
Довольный своей невероятно остроумной сержантской шуткой, конвоир хохотнул, но был вынужден осечься на полуслове.
Опасность, на этот раз уже не предсказываемую никаким наитием, Корсак увидел, конечно, первым. И дело было на этот раз уже не в сверхъестественном чутье, а в том, что Слава спускался по лестнице первым, а потому ничего удивительного, что человека, возникшего перед ним и вскинувшего руку, он первым и увидел.
Стремительно упав на пол, он услышал выстрел, чвакающий звук над головой, свист вырывающейся из раны крови и, рискуя свернуть себе шею, сделал кувырок вперед и впечатал каблук своего ботинка в кадык стрелявшему.
Из-за спины врезавшегося в стену стрелка выскочил сначала один человек, потом еще один. Ярослав с отчаянием подумал о том, что вот на этой лестнице, после девяти лет мытарств и постоянной опасности, так и не успев поцеловать в последний раз любимых людей, он и закончит свой путь…
Но эта ночь действительно выдалась бесконечно длинной.
Не обращая внимания на сучащего ногами в агонии товарища, которого рвало кровью, выскочившие из-за его спины люди оглушили пространство подъезда выстрелами из револьверов…
В лицо Корсаку летели хлопья чего-то влажного, скользкого, и он, вдруг подумав о том, что в секторе этого сумасшедшего огня может стоять Света с Ленькой на руках, вскочил.
Первым его движением было побежать в квартиру, и он, наверное, так бы и сделал, если бы не руки, вцепившиеся в его плечи, словно клещи.
Наверху хозяйничали двое, но уже ничем не напоминающие сотрудников НКВД. А те, что сотрудников НКВД напоминали, хрипели в агонии, ползая по скользкому лестничному маршу, и на нижней губе одного из них Корсак увидел прилипшую, только что прикуренную «беломорину»…
Там, где стоял Ярослав, удерживаемый тремя незнакомцами, было темно. Мидия постоянно вкручивала лампочки, но кто-то с еще большим постоянством их вывинчивал. Но в свете, струящемся из его квартиры, он не без труда видел двоих с револьверами. Их лица показались ему подозрительно знакомы.
Вырвавшись из захвата, он развернулся и тут же почувствовал, как в лоб ему уткнулся револьверный ствол.
— Да стой ты спокойно, идиот чертов! — прохрипел кто-то, хватая отставного десантника за горло. — Свои мы, свои!
Не обращая никакого внимания на эти призывы, Слава рванулся, но был тотчас сбит с ног. Чувствуя, как на него наваливаются сразу несколько человек, он хрипло рычал, думая о том, что в комнате, в которой он оставил жену с ребенком, находятся двое с оружием.
— Да свои мы! — натужно сказал кто-то в самое ухо, выламывая руки Корсаку. — Братва, нам тут Поддубного нечего смешить! — обратился он к этим «своим». — Нам валить пора, пока из-за этого идиота нас всех легавые не повязали!
Корсак перестал что-либо понимать. Кто свои, а кто чужие — все перепуталось в его голове, он схватил через голову одного из крикунов за губу и, недолго думая, рванул ее. Подъезд буквально затрясся от дикого крика.
— Губа! — орал через нос пострадавший. — Он, сука, губу мне порвал!..
Не особо целясь, Корсак выбросил через другое плечо руку с расставленными в стороны пальцами, но тот, чьи глаза неминуемо должны были вытечь, оказался более сообразительным. Откинувшись назад, он схватил зубами Корсаковы пальцы и сжал так, что у Славы потемнело в глазах.
— Шука такая! — пламенно заорал кусавший. — Оштановишь, падла! Мы от Швятого!..
Услышав имя, забыть которое теперь он был уже не в силах до конца жизни, Корсак расслабился и обмяк.
— Да ничего не случится с твоей бабой! — сплевывая кровь, прокричал тот, чей рот теперь был свободен. — Мы увезем ее в безопасное место! Поехали, дурень, пока я тебя здесь не прикончил! — Различая в темноте на лице Корсака вполне резонное недоверие, он проорал что есть мочи: — Все в порядке, гадом буду! Ее — в схрон, тебя — к Святому! Это его приказ, мать твою! Еще раз свои клешни разбросаешь, бля буду, пристрелю, и пусть он со мной что хочет, то делает!.. Да что за красноперые пошли, а?! — возмущался он, спускаясь по лестнице и толкая Корсака в спину. — Уму непостижимо! Друг друга убивают, а когда к кому-то из них на помощь идешь, тебе или кадык сломают, или пасть порвут, или зенки норовят выбить! Вот что вы за суки такие, скажи мне!
Корсак, которому это адресовалось, то и дело оглядывался туда, где должна была появиться Света с Ленькой. Оглядывался он и когда они вышли на улицу.
У подъезда стоял видавший виды черный «Мерседес», ветровое стекло его украшали два отверстия. На руле грудью лежал водитель и подавать признаки жизни категорически отказывался.
— Сюда, за угол! — скомандовал тот, кто сумел сберечь глаза. — Видишь, две машины? Одна для тебя, вторая для бабы и ребенка. И не зли ты меня, ради бога, парень…
Усевшись на заднее сиденье, Корсак снова посмотрел на окна своей комнаты. Там было темно.
«Могли бы убить меня, да не убили, — подумал Слава. — Так зачем же им Свету убивать с Ленькой? Глупо. Так же глупо, как приехать брать человека и выйти на площадку покурить, пока женщина одевается».