Возвращаясь с Шелестовым в дом на Невском, Ярослав чувствовал себя как обманутый ребенок. Казалось — вот только зайти в холодный, неприятный морг, показать пальцем на высокого светловолосого мужика с парой пулевых пробоин на груди, где справа портрет Сталина, а слева — такой же синий профиль незнакомой женщины, сказать: «Червонец» и уйти прочь, навсегда покончив с этим делом. И тогда можно уже думать об обустройстве новой жизни и перевозке семьи в нормальную квартиру.
Так, во всяком случае, обещал Шелестов. И должность при доме на Невском, и квартиру. Перед кем полковник замолвил словечко, догадаться трудно. Возможно, он сделал это на уровне среднего звена НКВД, заставив кого-то в очередной раз забыть о существовании такого человека, как Корсак. Сколько раз Шелестов уже делал это, и сколько раз находился некто, кто перечеркивал все его планы…
Но морг уже позади, а на душе стало не легче, а тяжелее. Странно, конечно, рассуждать о том, что человеку могло стать уютнее от созерцания синих тел и запаха формалина, но Слава готов был поклясться, что если бы в Ленинградском морге он увидел на один труп больше, то чувствовал бы себя гораздо лучше.
— Что мы знаем о человеке Червонца на Монетном дворе? — говорил вслух, рассчитывая на то, что Корсак его слышит и в нужный момент вмешается, Шелестов. — То, что тесть его — Николай Вишневский, восьмидесятидвухлетний вор-рецидивист, «медвежатник» со стажем, почитающий воровские законы, однако не находящий в себе сил отучиться от привычки жить в роскоши, за что неоднократно отлучался от воровского мира России. Еще мы знаем, что жена этого человека на Монетном дворе работает где-то в магазине, обслуживающем продуктами питания крупное госучреждение, если не сказать — орган власти…
— Да, икру на блинчик не каждый ленинградец нынче намажет, — вмешался в монолог, как и предполагалось, Ярослав. — А еще мы знаем, что у человека на Монетном дворе есть специальность — он художник, рисовавший деньги еще при царе Николае Втором. А это значит, что ему никак не меньше пятидесяти.
— Под шестьдесят, скажем так, — заметил Шелестов, и в кабине наступила тишина.
До самого Невского они ехали молча. Лишь когда машина плавно перекатила через небольшое волнообразное препятствие и остановилась у лифта, ведущего наверх, Ярослав не выдержал. Прихватив рукав пальто Шелестова, он остановил его.
— Я хотел поговорить с вами.
— Ну, так… — Шелестов указал дорогу в лифт. — Чего же здесь-то дискутировать, Слава?
— Успеется. Это всегда успеется, — отпустив рукав полковника, Корсак задумчиво сунул руки в карманы. — Я хотел, прежде чем мы войдем, объяснить кое-что…
Шелестов нехотя согласился и стянул перчатки. Решив не торопить Корсака, находившегося в раздумье, он замер и уставился в потолок.
— Я благодарен вам за все, что вы для меня сделали, — придя, видимо, к какому-то решению, начал Ярослав. — Вы спасли мою семью, вы спасли жизнь мне. И я благодарю вас за это, но… Но я помню, какие нынче времена. Скоро вы станете генералом, но даже это не спасет вас, если кому-то нужна будет ваша жизнь в обмен на мою. Иммунитет нынче — понятие зыбкое. Дать мне работу у себя в конторе вы все равно не сможете, поскольку вас остановят в этом желании другие. Рано или поздно они, люди из НКВД, желающие моей смерти, прикончат меня. Я долго думал над этим и пришел к такому решению… Пока еще никто не осведомлен о наших человеческих отношениях, пока еще вы не вступились за меня… — он с трудом подбирал слова, потому что знал Шелестова. Корсак понимал, что сейчас оскорбляет полковника, но так, по его мнению, было лучше. — Назовите мне адрес, где находится Света с сыном. Единственное, на какую помощь с вашей стороны я хотел бы рассчитывать, — это открыть мне коридор в любую из европейских стран. Я не прошу об этой услуге, как об услуге преступного характера. Просто вы будете знать, что у вас за границей есть человек, всегда благодарный вам. Если вы дадите согласие и для вас не будет разницы, куда перевезти меня, я хотел бы, чтобы эта страна была с немецким языком. Я говорю на немецком, поэтому могу прижиться в Швейцарии, Австрии, Германии… Я устал, полковник. Я очень устал. Здесь же меня ждет неминуемая смерть, но страшит меня не моя смерть, а гибель близких. Если вы откажете, то хотя бы назовите адрес семьи. У меня есть сто тысяч рублей, этого хватит, чтобы добраться до границы и обустроиться там на первое время.
— Все сказал? — выждав паузу, справился Шелестов. — Теперь послушай меня. Прежде чем увидеться с семьей, ты ознакомишься с моим приказом о зачислении тебя в штат военной разведки СССР. Подробности прочтешь в приказе, здесь не место для обсуждения подобных нюансов. Второе. С первого ноября этого года ты — слушатель отделения разведки Военной академии. Дальше будет видно, что с тобой делать, — отрезал полковник. — Бумаги на моем столе, капитан Корнеев, а узнать, что там написано, ты можешь только одним способом, — и указал на лифт, который уже давно стоял с распахнутой пастью.
— Светлана, полковник, — напомнил Ярослав.
— Сначала дела, капитан! Ты стал невыносимо сентиментален!..
«Инструктор по физической подготовке и рукопашному бою, с окладом согласно организационно-штатной структуры…» — значилось в скупых строках приказа, истинный смысл которого Шелестов расшифровал следующим образом:
— На два года. Через двадцать четыре месяца закончишь академию, получишь звание майора, наберешься специальных знаний, дальше видно будет…
— Не знал, что эти увальни-дяди и импозантные тети, что ходят по коридорам, занимаются рукопашным боем, — усмехнулся Корсак.
— Они не занимаются рукопашным боем, капитан, — возразил Шелестов. — Они валят противника другим способом. Распишись в ознакомлении. Форму, гражданские костюмы и подъемные получишь ближе к вечеру. А теперь, — подойдя, он положил руку на плечо Ярослава и повел его к наглухо запертым дубовым дверям, ведущим из служебного помещения, — давай подумаем, как тебе лучше встретиться с семьей…
— Я думаю, если вы дадите мне машину, я сумею вывезти их из Ленин…
Он замолчал, потому что двери под рукой Шелестова распахнулись.
Ярослав увидел Свету.
Застигнутая врасплох, она испуганно прикрыла Леньку, что лежал на ее коленях…
Над ней потрудились лучшие сотрудники ведомства на Невском. Яркое дорогое платье — предмет мечтаний всех ленинградских модниц, изящные туфли, легкий макияж… И эти немного испуганные глаза, огромные и оттого невероятно красивые.
И золотая, растрепанная макушка Леньки, выглядывающая из-под ее руки.
Это была картина, достойная кисти лучшего художника. Но сколько бы таких картин не было написано, следующая всегда будет лучше.
— Дом велик. В нем, помимо бильярдной и библиотеки, есть зрительный зал и гостиница класса люкс на тридцать человек. Один из трехместных номеров — ваш. До получения жилья, разумеется. О коммунальной квартире с этой… как ее… Медузой! — не может идти и речи. Сотрудники моего ведомства на подселении не живут. Запрещено инструкцией, подписанной лично товарищем Сталиным.