Я развернулась и побежала назад.
Остаток ночи и большую часть утра я провела вместе с Сашей в больнице. На нее было больно смотреть. Сначала она металась возле двери, ведущей в операционную, потом села на стул и уставилась на пол. Из ступора ее вывело появление врача, который заявил:
– У девочки довольно редкая, четвертая группа крови с отрицательным резусом, нам надо сделать переливание, вы можете стать донором?
Сашенька заломила руки.
– Господи, нет! У Лизочки группа крови отца! Она умрет, да?
– Не говорите глупостей, – вспылил врач и исчез.
Саша снова заметалась по коридору, потом внезапно остановилась у окна и твердо заявила:
– Если с Лизонькой что-нибудь случится, я выпрыгну отсюда не задумываясь! Мне без дочери жизни нет!
На всякий случай я оттащила ее от подоконника и велела:
– Не смей думать о плохом. Мысли имеют обыкновение материализовываться. Как скажешь – так и случится.
– Да, да, да, – закивала Саша, – правильно, Лизочка выздоровеет, она уже поправилась, вот, вижу, мы, красивые, богатые, идем по Ложкину…
Следующие два часа она, словно молитву, твердила эти фразы, не останавливаясь и не запинаясь. И с каждой «молитвой» мне становилось все тревожней.
Внезапно белые двери разошлись в стороны, показалась каталка, укрытая простыней.
– Умерла, – зашептала Саша.
Я вцепилась в подол ее платья.
– Нет-нет, видишь, медсестра капельницу несет.
– Что с Лизой? – кинулась к девушке Сашенька.
– Все вопросы к доктору, – сурово отрезала та и велела санитару: – Живей в лифт, на второй, в реанимацию.
– В реанимацию, – чуть не лишилась чувств Саша, – ей совсем плохо…
– Не волнуйся, – попыталась я успокоить несчастную мать, – в реанимацию всегда кладут после любой операции.
– А меня после аборта сразу в палату отвели, – прошептала Саша, глядя, как кабина с каталкой несется вниз.
– Так то аборт… – начала я, но тут появился врач, и мы кинулись к нему.
Молодой хирург был серьезен.
– Особых поводов для беспокойства у нас нет, – сообщил он, – если учесть, что ребенок упал с высоты третьего этажа.
– Откуда? – удивилась я. – В нашем доме всего два этажа, правда, есть еще чердак.
Но врач не стал меня слушать, а продолжил свою речь:
– Так вот, если учесть высоту, то можно сказать, что Елизавета легко отделалась. Открытый перелом правой голени, закрытый – левой руки. Сотрясение мозга и разрыв селезенки, нам пришлось удалить этот орган, неприятно, конечно, но не смертельно. Девочке очень повезло. Часто в таких случаях ломают позвоночник и остаются либо на всю жизнь парализованными, либо погибают на месте. Поставьте в церкви свечку.
– Значит, опасности для жизни нет? – уточнила я.
Доктор, суеверный, как все врачи, ответил:
– Надеюсь, что процесс выздоровления пойдет благополучно.
– Пустите меня к дочери, – попросила Саша.
– Она еще не отошла от наркоза, вам лучше сейчас уехать и вернуться завтра к вечеру.
– Пожалуйста, – взмолилась Сашенька.
– Ну ладно, – согласился врач, – поехали, только придется раздеться и надеть бахилы с халатом.
– Могу даже простерилизоваться в автоклаве, – на полном серьезе заявила Саша.
Доктор усмехнулся и повел нас в реанимационное отделение. Меня оставили в коридоре, я увидела табличку «Курить там», вышла на лестницу и принялась чиркать зажигалкой.
– Огонька не найдется? – раздалось сзади.
Я оглянулась и увидела хирурга.
– Спасибо, – сказал он, прикурив, – похоже, девочка ее единственная дочь?
Я кивнула.
– Давно заметил, – вздохнул врач, – чем больше трясутся над ребенком, тем сильнее он уязвим. В многодетных семьях, где на каждого приходится не так уж много любви и ласки, дети здоровее.
Не буду с ним спорить, но, на мой взгляд, те, кого недолюбили в детстве, тотально несчастливы в зрелом возрасте. Хотя любовь любви рознь. Есть у нас приятель, Олег Марцев, пятидесятилетний, толстый, седой дядька. Его растила одинокая мама, всю заботу и нежность отдавшая обожаемому сыну. Олег замечательный человек, после перестройки он резко пошел вверх, занялся бизнесом и разбогател до неприличия. Но вот беда, в личной жизни у него полный провал. Любящая сыночка до беспамятства мама просто выживала всех его жен. В конце концов Олег сообразил, что на одной территории с Анной Алексеевной не уживется даже святая Тереза, и отселил матушку в соседний дом. Стало еще хуже. Анна Алексеевна пребывает в уверенности, что сын обязан утром приходить к ней на кофе, а вечером на ужин. В субботу и воскресенье маму нужно сопровождать в театр или на концерт, еще «мальчик» должен рассказывать матушке абсолютно все о своей жизни. Как-то раз Олег признался мне, что, когда видит на пороге улыбающуюся Анну Алексеевну и слышит нежную фразу «Ну, мой дорогой, расскажи скорей, как денек прошел», ему хочется схватить что потяжелей и опустить старухе на голову. Но он этого, естественно, не делает, потому что очень хорошо воспитан. Своей безумной, опутывающей любовью Анна Алексеевна просто придушила сына, у нее не хватило сил на подвиг: оставить выросшего ребенка жить собственной жизнью. Результат плачевен. У Олега нет семьи, и он просто ждет, когда Анна Алексеевна уйдет в мир иной. Тогда он сможет наконец подыскать себе пару.
– Ну зачем Лизу понесло на чердак? – вздохнула я.
Врач развел руками.
– А почему дети везде лезут? Из шкодливости. Хотя девочка, когда ее привезли, была в сознании, и она сказала, что хотела взять куклу.
– Какую? – подскочила я.
– Понятия не имею, спросите у Евдокии Филипповны, она переодевала ребенка.
– Где ее можно найти?
– На пятом этаже, в отделении.
Не дожидаясь лифта, я, перескакивая через две ступеньки, понеслась наверх.