– Я чаво говорю, Савелий. – Бригадир принялся разливать самогон по кружкам, принесенным женщиной. – Повздорили мы с тобой сягоняй малёк – с кем не быват? Давай подружкаемся, штоба обиды не держать!
– А я ничаво! – испуганно вытаращил глаза Савелий. – Я завсегда-тить радый!
– Так и жонку свою зови за стол! – весело
уже сказал бригадир.
Помявшись немного, Савелий повернулся к занавеске, за которой спряталась жена, чтобы не мешать мужикам разговаривать:
– Паланя! Ходи сюды!
– Да не можно мне! – отозвалась баба. Не то чтобы она отказывалась. Тянула время, прихорашиваясь за своеобразной ширмой перед осколком зеркала, укрепленным на стене.
– Кому говорю, сидай за стол … твою мать, коли бригадир казал! – грозно, по-мужнински прикрикнул Савелий.
– Уж иду! – раскрасневшись и оглаживая складки сарафана на пышной груди, она выплыла из-за занавески и присоединилась к компании, не забыв поставить кружку и для себя.
– Тебе как, Паланья Тимофеевна, полну чарку али так, для виду? – лукаво подмигнул ей Соленый.
– А хучь ба и полну! – смело ответила она, одарив Соленого искрометным взглядом. И куда только зловредность ее подевалась? Что поделать, многие бабы в Ургале – и те, что замужние – на бригадира артели заглядываются. Местные-то мужики спиты давно. Какой с них толк? А этот, сразу видно, хоть куда! Жаль, на баб он не глядит. Все на свою лесопилку не налюбуется.
– С полной-то не окосеешь? – ревниво спросил Савелий.
Но разбитная Паланька, тряхнув телесами, уже успела опрокинуть в себя кружку брусничного самогона и с удовольствием ела ложкой вареную кетовую икру, причмокивая и улыбаясь набитым ртом.
– А ну, как ишшо по одной? – предложил Соленый.
Возражений не последовало. После того как выпили, Соленый внимательно взглянул на хозяев избы. Грузная бабонька уснула у него на глазах в считанные секунды, уронив голову на стол.
– Во! Гляди-кось, Савелий! – расхохотался бригадир. – Говорил жа ты ей: окосеешь! Нет, не послухала!
– А-а! – махнул тот рукой. – Бабье дурное! Ты вот меня послухай, Платон Игнатьич, – завел Савелий пьяный разговор, еле шевеля языком. – Я ведь догадался, хтой ты будешь на самом деле-то… – Его здорово тянуло в сон, но выговориться хотелось. – Ты жа беглый!
– Ну и что?! – жестко спросил Соленый, непроизвольно сжимая кулаки.
– Но ты не сумлевайся, – вытянул Савелий перед собой открытую ладонь. – Я о том ни-ни, никому… – Не в силах больше бороться со сном, он рухнул с лавки на пол и громко захрапел.
– Я и не сомневаюсь, – мрачно изрек Соленый, поднимаясь из-за стола. – Любопытный ты больно, Савелий. И болтливый. А так бы – жил, – сказал он уже крепко спящему мужику.
Травка, которую Соленый нащипал на болоте, подействовала так, как и должна была: вырубила часов на десять и Савелия, и его жену. Соленому же – ни в одном глазу. Потому что в лесочке нашел он для себя другую былинку, нейтрализующую действие первой. Своеобразное противоядие. Потому и оставался сейчас как огурчик.
А мужик со своей жонкой к утру оклемались бы. Если бы Соленый позволил им оклематься.
Расплескав по столу и на пол самогон из бидона, бригадир поднес к жидкости зажженную керосиновую лампу, и сизо-голубое пламя прихватило избу изнутри. У Соленого было лишь несколько минут, чтобы покинуть хату и добраться в потемках до сельсовета. Там он расстелил себе постель, разделся и улегся, словно спал давно и крепко.
«Разбудил» его один из артельных мужиков, прибежавший сюда в панике.
– Платон Игнатьич! Вставай! У Савелия изба горить! Пожар!
– А? Что? – протирал глаза Соленый. – Гдепожар?!
В одном исподнем, натянув сапоги на босые ноги, он вылетел на улицу и увидал зарево. Хата задиристого мужика была полностью объята пламенем.
– Бегом! – крикнул он «разбудившему» его мужику, и они кинулись помогать односельчанам тушить пожар.
Возле избы уже носились люди с ведрами, баграми и топорами. Слышались крики подаваемых команд – совершенно бестолковых и не нужных в таких случаях, потому что в панике никто ничего не соображает и не слышит.
Как раз из Чегдомына подкатили участковый и председатель сельсовета. Пламя они увидали еще издали. Дряхлая кобыла под кнутом старшины гнала из последних своих старушечьих сил, а телега на ржавых колесах готова была вот-вот развалиться.
Попрыгав на ходу с повозки, оба взялись за ведра с водой, оказавшись в одной цепи с Соленым.
– Чавой случилось, Игнатьич?! – в ужасе кричал председатель.
– Да хрен его маму знает! – зло отвечал бригадир лесопилки.
– Упился, стервец! – ругался старшина, который и сам в ту минуту был под приличным градусом. – Как пить дать, пьяный вместе с курвой своей, Паланькой!
– А где воны сами-то? – вдруг спросил кто-то из селян.
– Ах, ёшкин ты конь!!! – громче других заорал Соленый, словно был осенен страшной догадкой. – Так они ж в избе!!!
Только тут до всех дошло, что среди тушителей пожара нет хозяев дома. Значит, где им быть, как только не гореть вместе с хатой, будь она трижды проклята, эта деревянная халупа.
– Р-разойди-ись!!! – рявкнул Соленый.
Он содрал с мужика, стоящего рядом, суконную куртку, укрыл ею голову и… шагнул в огонь.
– Ку-уды-ы?! – орал ему вслед председатель, тщетно пытаясь пробиться через пекло. – Сам сгоришь, дурень!!! Верта-ай!!!
Но Соленый уже не слышал его. Или делал вид, что не слышит…
* * *
…Постояв перед Леликом с финкой в руке, Барсук вдруг успокоился и вернулся к своей койке. Скривившись в ухмылке, он прикурил папиросу и выпустил тугую струю дыма в потолок. Напряженное ожидание затянулось. Почувствовав это, Барсук подал голос.
– Ты бы присел, дядь Лень, – негромко сказал он, указывая на койку напротив. – Да растолковал кое-что людям.
– Что растолковывать? – собирая в кучу последние крохи воли, выговорил Лелик. – Тут все образованные.
– Ну не скажи! Никому, например, не известно, откуда ментам цинк [56] прошел за два переброса.
– Какие еще? – продолжал валять дурака старый вор.
– С марафетом и общаковыми лавами [57] , – невозмутимо пояснил Барсук. – Иль не слыхал о таких?
Лелика не затрясло. Он даже перестал психовать, сообразив, что дальнейшие запирательства бессмысленны. Видать, рок у него такой.
Не-е-ет, Барсук уже не. шавка, коль умудрился его, Лелика, к стенке прижать, к ногтю придавить. Откуда же ему стало известно о предательстве Лелика? Неужто сам Иван Иванович сдал? Не похоже. Если б и Степка Барсуков у мента в пристяжных ходил – тогда другое дело. А так нет.