— Всех, согласных поддержать меня и уверовавших в меня, отведите временно в пещеру Иеремии. Там останутся с ними Симон, Андрей и Иаков. Всем апостолам мечи отправить с ними. Пусть до времени хранятся там.
В город вернулся с оставшимися апостолами и разместил их и домах Симона, Марфы и Марии. Строго наказал не разгуливать по городу, а в синагоге и вовсе не появляться.
Подобное поведение Иисуса несколько удивило апостолов: учитель их, даже когда за ним была установлена настоящая охота, не переставал проповедовать и исцелять; но они сочли за лучшее не задавать лишних вопросов.
После прибытия учеников Иисус стал ходить в Храм Соломона каждый день и брал с собой не слуг-жрецов, а по паре апостолов, удивляя их тем, что и в Храме он не проповедовал, только внимательно присматривался к тому, что там происходило и прислушивался к разговорам. Сам же вступал в них очень редко.
Вот уже начали появляться первые паломники. Добавилось и женщин в окружении Иисуса. Первой прибыла Сусанна, юная дочь сотника из Капернаума. Затем — Саломия. Жена Заведея, мать Иакова и Иоанна. Следом за ней — Иоанна, жена одного из управителей Антипы по имени Куза. Иисус заметил, что появление этих женщин весьма взбодрило Марию Магдалину, словно у нее выросли крылья и ей, выпущенной из клетки, дозволен вольный полет.
Все верно. Приехавшие женщины были богатыми, и когда Магдалина, не раскрывая всего замысла, попросила у них помощи ради успеха задуманного Иисусом, они не пожалели ничего. И теперь Мария Магдалина могла действовать решительней, одаривая тех, кто соглашался сообщать ей, что происходило в среде священнослужителей, в среде слуг прокуратора Иудеи Понтия Пилата. Она даже смогла завести знакомство среди римских легионеров. И не только солдат, но и командиров. А это было особенно важно, ибо размещались они в своей крепости, которая как бы нависла над Храмом Соломона, и был Храм в постоянном ее поле зрения.
Время же стремительно приближало Пасху. Все больше и больше паломников. Пора готовиться к торжественному входу в Иерусалим и овладению Храмом. Пора более предметно поговорить с теми, кто ждет его решающего слова в пещере, подчинить их своей воле; пора собрать и апостолов воедино, чтобы определить окончательно день овладения Храмом. Но где собраться лучше, у Лазаря-воскрешенного или у Симона-прокаженного?
Когда Лазарь узнал о затруднениях Иисуса, то заявил твердо:
— В моем доме. Только в моем.
— Хорошо. Пусть будет так. Марфа и Мария оповестят апостолов, чтобы собирались они поодиночке. Зачем дразнить фарисействующих?
— Вечеря тайная?
— Да. Но ты будешь на ней. Позови и Симона.
С благодарностью воспринял Лазарь приглашение Иисуса на тайную вечерю (кому из простолюдинов такое выпадет?) и сразу же поспешил к Симону-исцеленному сообщить и ему благостную весть.
После Симона — к сестрам. Дабы поспешили они готовить все необходимое к торжественной трапезе.
Впрочем, это была не столько трапеза, сколько определение тактических действий при входе в Иерусалим и Храм. Мнениями обменивались свободно, так как Иисус на сей раз старался вовсе не влиять своей волей на апостолов, на Лазаря и Симона и верно поступал: много толкового было предложено, и перво-наперво главное, входить ли в Иерусалим с посохом в руке, либо въехать на коне. Начало было одолевать мнение в пользу коня, но тут свое слово сказал Фома:
— Конь — знак воинственности. Не насторожатся ли, равви, легионеры, когда увидят тебя, въезжающего на коне? Не лучше ли на ослице? С миром, значит, ты пришел.
Да, есть о чем поразмыслить. Пауза, однако, длилась не долго. Иисус заявил решительно:
— На ослице подъяремной. А еще лучше, с осликом ее.
— Устроим, — пообещали Лазарь с Симоном одновременно.
Золотую середину не так сразу нашли и по поводу пасхальных жертвоприношений. Иисус категорически отрицал любые жертвоприношения, ибо все сущее на земле даровано Богом человеку, и Богу ничего от дарованного не нужно, но сейчас это его мнение поддержали всего несколько апостолов, большая же часть опасалась, как бы не оттолкнуть от себя твердо придерживающихся закона Моисея. Остановились на таком варианте: Иисус и апостолы станут убеждать в никчемности жертв, наносящих обиду Отцу Небесному, который сотворил все сущее на земле для человека, а дареное не отдаривают, если же кто не воспримет их слова, пусть возлагает жертву на алтарь.
Вот так гопали они, еще не перепрыгнувши. Уверены были, что легко перепрыгнут. Не напрасно ли?
Два дня они отвели на оповещение паломников из Галилеи и других, уверовавших в Иисуса, о часе входа его в Иерусалим и на уговоры встретить Мессию торжественно перед Храмом. С пальмовыми листьями и радостными криками. Галилеяне, хорошо знавшие Иисуса по его проповедям и исцелениям, сразу же согласились и даже пообещали увлечь с собой, у кого была такая возможность, друзей и родственников из самого Иерусалима; укрывшиеся в пещере Иеремии тоже должны были прибыть в урочное время к Храму, и там дано твердое заверение поддержать проповедника из Назарета — все вроде бы складывалось как надо, но то, что увидел Иисус и его ученики сразу же, как ослица, на которой восседал пророк, и ослик, семенивший за ней, въехали в Золотые ворота, потрясло их: улицы, ведущие к Храму были забиты людьми до отказа, а при виде въезжающего Иисуса, воздух вздрогнул от многоголосья:
— Осанна сыну Давидову! Осанна царю Израиля! Под ноги ослицы полетели пальмовые листья и даже одежды. И богатые, и ветхие.
Народ ликовал, на Иисуса же навалилась тоскливая тревога. Он понял, откуда ветер: не дремали Великие Посвященные. Понял и то, что замыслу его не суждено свершиться, ибо не обойдется без вмешательства римских легионеров, а их осилить он даже со своим многочисленным отрядом сторонников не сможет. Римлян в крепости Антипы восемьсот человек. Целая мора. Кафедра Храма теперь не достанется ему ни на час. Не удастся ему сказать народу Израиля то, к чему он так долго готовился.
Ехать, однако, он продолжал с гордо поднятой головой, приветствуя восторженную толпу помахиванием руки, как бы осеняя их своей благодатью.
А в Храме уже забеспокоились. Первосвященник Каиафа растерялся. И дело было в том, что он, являясь по званию первосвященником, ничего не делал по собственному уразумению и почину, а каждый шаг согласовывал с тестем своим Ханааном. Тот долго занимал место первосвященника, хотя с тех пор, как Иерусалимом стали управлять прокураторы, первосвященников надлежало менять ежегодно. Но даже когда Ханаан в конце концов потерял первосвященство, он сумел передать его своему старшему сыну. Целых пятьдесят лет род Ханаана оставлял за собой первосвященство; пятеро сыновей Ханаана, сменяя друг друга первосвященствовали, и неудивительно поэтому, Ханаан сохранил за собой полную власть.
Зять Ханаана Каиафа, став первосвященником, не нарушал установившегося статуса. Вот и на сей раз Каиафа тоже срочно послал к Ханаану вестника с тревожным сообщением, и Ханаан поспешил в Храм.