Хитринка сверкнула в серых, почти бесцветных глазах тайного дьяка и тут же потухла, но оружничий уловил эту мимолетную искорку.
«Бестия! Все знает!»
— Стан его в Озерках. Верстах в двадцати пяти от Звенигорода, если держаться на Истру. За болотами. Предатель у него завелся. Годунов готовит охоту загонов. До тысячи стрельцов. На сей раз не только пеших, но и конных. День выхода стрельцов определен: ровно через две недели.
Много еще интересного и полезного рассказал тайный дьяк своему начальнику, тот слушал его со вниманием, но мысли невольно кружились вокруг одного — как спасти Хлопка? А спасать его нужно во что бы то ни стало.
В тот же вечер Богдан снарядил под видом убогих богомольцев двух верных слуг, чтобы шли они к Хлопку разными дорогами. Велел передать верному другу о готовящемся окружении Озерков и совет распустить за оставшиеся две недели весь отряд, самому же укрыться в Приозерной усадьбе. Туда же по одному или попарно пусть просачиваются и боевые холопы.
Бельский ждал ответа через неделю и дождался. Но он оказался не таким, на какой рассчитывал Богдан: запылали терема Семена Годунова в усадьбе близ Коломенского, затем еще и еще. Только царских сторонников. Да так стремительны были налеты, будто ратники-повстанцы Хлопка перелетали от усадьбы к усадьбе по воздуху с помощью могучих крыльев.
Нет, не крылья имели повстанцы могучие, а дух. В каждой усадьбе они меняли коней, сами же не ведали усталости.
А получилось все так: когда Хлопко, не называя имени Бельского, объявил о полученных сведениях от опекающего их высшего чиновника Государева Двора о готовящемся окружении и о совете того чиновника за оставшиеся дни рассеяться по областям русским, в ответ услышал:
— Мы не свершили своей главной мести!
Это заявил ближний слуга Федора Романова, и гул одобрения поддержал его — все боевые холопы бояр и князей, с которыми коварно расправился Годунов, примкнули в свое время к отряду Хлопка, увеличив его более чем вдвое, теперь заявили свою волю: не разбегаться, а начать более решительно и целенаправленно действовать.
— Мы не зайцы, чтобы прятаться под лапами елей.
— Да, мы погибнем. Но не здесь, в Озерках, обложенные как дикие волки, а в открытой сече, но прежде пошерстим подручных Годунова, а затем пойдем на Москву. Смотришь, и самого изверга достанем!
— Веди нас, Хлопко! Иль ты в бега желаешь? В кусты?
— Нет. Я не оставлю вас, хотя мне очень важно остаться живым. Не ради себя. Одно скажу: каждый волен в своей судьбе. Кто имеет желание покинуть стан, пусть идет своей дорогой. Мы не осудим.
Ни одного не нашлось, кто бы покинул отряд.
О предателе среди них Хлопко промолчал. Не оттого, что забыл. Осознанно. Боясь той всеобщей подозрительности, какая хочешь или нет, а возникнет и разрушит истинное единство отряда, снизит боевой дух. Но сам он понимал, что совсем скоро сказанное здесь о мести прислужникам Годунова, а затем и о налете на Москву станет известно Кремлю, поэтому действовать нужно быстро и решительно.
В Москву, конечно, не пропустят отряд, устроят засаду, ну а погулять по поместьям и вотчинам можно успеть.
— Тогда так, други мои ратные, через час — в седла. Идем на Семена Годунова.
Все так и сложилось, как предполагал Хлопко. Разгромив более дюжины подмосковных имений сторонников Годунова, повернул отряд на самою Москву, понимая, как бурлит она, и если удастся в нее прорваться, поддержка будет добрая. На их сторону тут же переметнутся обыватели победнее, слуги опальных дворян и бояр, ставшие нищими, ибо никто не смел брать их к себе на службу. Не станут препятствовать даже дворяне и бояре из противников Годунова. Но кто при царе, тот готовится к обороне своих домов, а Разрядный приказ если еще не выслал стрельцов навстречу мятежникам, то вот-вот вышлет.
Точно. Верстах в пятнадцати от стольного града лазутчики известили: в Сухом Логу — засада.
— Тысяч до трех стрельцов. Пеших. Пищали, почитай, у каждого.
— Что ж, последний и решительный. Нас втрое меньше, но наш дух вдесятеро крепче. К тому же мы не пойдем на засаду. Пусть стрельцы идут на нас. Укрепимся вон на том холме.
Стрельцы, не предвидя такого хода от хлопковцев, дали им время окольцевать себя поваленными друг на друга деревьями. Получилось хорошо. Как за крепостной стеной, хотя низкой и жидкой, но все же — помеха для атакующих.
А стрельцы в это время ожидали, когда же Хлопко со своим отрядом угодит к ним в мешок. Их лазутчики, увидя издали повстанцев, доложили, что вот-вот появится атаман, засада затаилась, но миновало несколько часов, а никто не появлялся. Поначалу стрелецкие головы рассудили, что на привал остановились, но в конце концов они сообразили, что засада обнаружена. Послали дозоры лазутчиков, а когда те доложили о возникшем своеобразном гуляй-городе на угоре, начали кусать себе локти.
Оставалось одно — штурмовать. Раз прошляпили малокровную победу, теперь неволя идти на самопалы.
Хорошо бы сейчас ударить по угору из пушек, но их нет. Не посылать же за ними.
А почему бы и нет? Полдня, и они прибудут.
Время шло. Одни укреплялись основательней, другие готовились как можно меньшей кровью взять то укрепление. И так до самой до ночи. Ночью же Хлопко сделал вылазку. Весьма удачную. Из повстанческого отряда погибла лишь дюжина, да ранено десяток, стрельцов же полегло сотни полторы, не успевших как следует проснуться. Но не менее важно — привели в негодность прибывшие к стрельцам пушки, захватив с собой весь запас зелья огненного. Лишили таким образов штурмующих их важного преимущества.
— Вот теперь поняли служаки годуновские, что не сосунки перед ними, — гордились успехом повстанцы. — Намяли бока. Намнем и еще!
Воевода Хлопко тоже рад удаче, хотя и понимал: теперь стрельцы полезут на штурм остервенело, дабы отомстить за погибших товарищей.
За новыми пушками стрелецкие головы больше не посылали. Позорным посчитали признаться в своем ротозействе, что проспали полученные, лишь попросили конную поддержку.
Ждать ее, однако, не стали. С рассветом пошли на штурм. Так называемым перекатом. Одна шеренга стреляла, вторая в это время делала рывок вперед, третья к тому моменту подготовившись к залпу, выходила перед первой. Теперь время первой для рывка. Вторая, лежа, заряжала самопалы, рубеж для залпа занимала четвертая, и вот так рубеж за рубежом, не давая беспрерывными залпами вольно встречать штурмующих ответным огнем, стрельцы упрямо приближались к заветной цели. Потери, конечно же, несли, ибо обороняющиеся все же отвечали огнем, хотя и не таким дружным, но у них убитых было значительно больше.
Вот и рукопашная. Тут злости и отчаянности больше у обороняющихся. Они не дают стрельцам перемахнуть через сучкастые деревья, рубят сплеча, крякая, и штурм, казалось, вот-вот захлебнется, увы, к стрельцам подоспела подмога. Конная. И великая.