Вот так все и уладилось. За пару дней составили поезд с крытыми повозками для женщин и детей. И даже для дорожного скарба, сам же князь Владимир, как и его путные слуги — верхами. Выехали на рассвете, и будто природа выведала о последнем пути обреченных, полила на них свои слезы.
Не гроза весенняя взыграла, а пошел нудный окладный дождь, более свойственный осени; уже к обеду дорога раскисла основательно, пришлось останавливаться в первом постоялом дворе, переждать непогоду. И тут свершилось похожее на чудо: почти сразу же потянулись на поклон к князю Владимиру поначалу простолюдины, следом дворяне, а там и бояре из ближних усадеб. Ударили колокола на погостовской церкви, созывая на торжественный молебен. Князь же Владимир не радовался этому почету, а хмурился. Он-то знал, с какой ревностью воспринимает Грозный чужой успех. Он помнил многих, сложивших за это головы. Людей честных, прямодушных, заслуживших славу своими достоинствами. Один князь Воротынский — ярчайший тому пример.
Однако князь Владимир не запротестовал, не предложил всем разойтись и разъехаться по домам, а смиренно принимал славословие. Не воспротивился он и торжественному молебну, напротив, вошел в церковь с женой и детьми и встал на почетное место. И если до этого Богдан сомневался, действительно ли князь Владимир помышляет о троне (покушение на царскую семью он отметал, так как был твердо уверен, что этот навет состряпан Годуновым, чтобы прикрыть какую-нибудь свою оплошность), ибо видел, с какой покорностью князь Владимир переносил долгие годы царскую опалу, теперь же мнение его заметно изменилось, и он послал вестника Грозному с доносом, велев тому пересказать обо всем увиденном даже с приукрасом.
Дождь прекратился только к полуночи, решено было переждать денек, чтобы проветрились дороги, и весь день князя Владимира одолевали челобитчики, а он и от них не отмахивался, обещая каждому замолвить слово в соответствующем приказе либо самому царю. Напрямую кощунствовал, беря на себя большую лишку.
Об этом Богдан тоже должен был донести, и он определил сделать это завтра же, послав гонца со следующей ночевки.
Как ни медленно двигался поезд, но Александровская слобода неумолимо приближалась. Богдан уже получил царское повеление остановиться в деревне Слотне, дабы оттуда князь Владимир послал бы к государю весть о себе и ждал бы его ответного слова, а в это время подтянуть тайную полутысячу кремлевских стрельцов как можно ближе к деревне, и как только он, царь, минует околицу, тут же обхватить деревню плотным обручем.
Сказать напрямую о воле Грозного, чтобы до его, царского, слова поезд оставался бы в деревне, Бельский не хотел, ибо видел в этом возможное осложнение, поэтому поступил вроде бы как добрый советчик.
— Предупредил бы ты, князь Владимир, государя нашего о том, что на подъезде. Чтоб изготовился тот к встрече. В Слотне, в нескольких верстах от Слободы, и подожди ответного его слова.
Впервые Богдан прочел недоумение в глазах князя Владимира. Не посол же он иностранной державы, чтобы ждать ответного слова царского. Послать действительно вестника нужно, об этом он и сам уже думал, но ради чего ждать?
Но недоумение отразилось в глазах лишь на самую малость времени. Снова добродушно-доверчивый взгляд и смиренный ответ:
— Разумен твой совет. Теперь же пошлю вестника.
— А не лучше ли, когда Слотни достигнем?
Богдану такой вариант сподручней. Станет у него больше времени подтянуть полутысячу к самой опушке леса, который подступает вплотную к сельскому выпасу. Оттуда можно на полном скаку окружить в считанные минуты деревню. Вот он и ждал удобного для него ответа.
— Можно и так поступить, — согласился князь Владимир, но в голосе его уже заметно прозвучали тревожные нотки.
Да, непокой с этого времени одолевал князя неотступно, хотя он всеми силами пытался отделаться от тревожных предчувствий, и ему это в какой-то мере удалось, но в деревне Слотне тревога его возродилась с новой силой от вопроса жены, княгини Евдокии:
— Чего это мы встали?
— Ивану Васильевичу весть пошлю о нашем прибытии.
— Посылай, ради Бога. Я спрашиваю: остановились для чего?
— Подождем ответного слова его.
— Иль не родные вы? Чего ради такая морока?
И в самом деле, если раскинуть умом, то действительно — морока. Но Иван, царь-самодержец, просто так шагу не сделает. Хитер и коварен. Делать, однако, нечего. Прежде нужно было предвидеть.
«Обереги нас, Господи. Особенно сынов моих и супругу любимую…»
Но рок определял иное, а его предначертания изменить непосильно даже самому Богу.
На дороге из Александровской слободы показался царь с малой свитой. Шла на рысях. Вроде бы покойно. Отлегло на малое время у князя Владимира от сердца. Вот царь миновал околицу, перейдя на шаг, и тут из леса, что слева подступал к выпасам, выпластал многосотенный отряд конных стрельцов в полных боевых доспехах, словно неслись они к неминуемой кровавой сече — всадники по полном скаку начали обтекать деревню справа и слева.
Княгиня Евдокия в страхе прижалась к мужу.
— Конец наш пришел! Конец!
Она женским сердцем почувствовала беду не только для мужа, но для себя и детей своих; знала, как расправляется Грозный с опальными. Никого из родных не щадит.
Мамки и няньки подвели к князю и княгине их детей, и княгиня обхватила их, прижав к себе. Хотела было подбодрять их, но не решилась лукавить в последний час их жизни.
— Сыны мои, вы такие же Владимировичи, как и тиран царствующий, который приближается к нам. Не жмитесь покорно, не кланяйтесь раболепно. Не позорьте рода своего. Помните, честь превыше всего!
Мамки и няньки залились слезами, слушая княгиню, но она построжилась:
— Не время еще оплакивать. Поостерегитесь, однако и вы, укройтесь в доме.
— Мы не отойдем от вас, — настаивали на своем мамки, а им вторили скучившиеся вокруг господ боярыни и служанки княгини да слуги путные. Безоружные, ибо охрану поезда взял на себя Богдан, посоветовав оставить малую дружину в Костроме, наказав ей сплотиться в Нижний Новгород с речным флотом и ждать там князя Владимира.
«Зря послушал, — упрекнул себя князь и хмыкнул. — Не все ли равно. Разве плетью обуха перешибешь?»
Однако погибнуть в сече не краше ли смерти от топора палача или яда?
С приближением царя Евдокия более настойчиво потребовала от всех слуг, чтобы укрылись они по домам, оставив их одних, но никто не пошевелился. А Грозный уже совсем близко, а Бельский сычом глядит, запоминая, кто не просто служит князю по обязанности, а предан ему душой и сердцем, чтобы сказать самодержцу о них слово, приговорив тем самым к смерти.
Князь Владимир поднял руку.
— Мы кланяемся вам низко за верную службу вашу, но теперь послушайте княгиню, разойдитесь по домам, оставьте нас одних.