Попав внутрь ветхого здания, я осмотрелся. Помещение первого этажа являло собой производственный цех непонятного назначения. Точнее, раньше здесь был цех. Станки и оборудование либо разворовали, либо вывезли «на законном основании», чтобы потом продать, а деньги положить себе в карман. Остались только громоздкие чугунные станины, привинченные гигантскими болтами к металлическому рифленому полу, да с высокого потолка на цепях свисали жестяные плафоны, предназначенные для ламп освещения. Самих ламп… Ну, вы догадались! Какие там на фиг лампы, если станки стырили?!
Через все помещение были проложены рельсы узкоколейки. Вагонетки я нигде не увидал. И даже удивился: почему рельсы-то на месте? Можно было выгодно их продать тем же китайцам. А те из них иголок бы наделали и нам обратно перепродали. За доллары.
Я осторожно передвигался по цеху, прикидывая, куда мог, вероятнее всего, заныкаться Витек Конопля. Мельком глянешь — некуда ему деваться. И вообще, все здесь открыто, все на виду. Опять же цех расположен на расстоянии не более десяти метров от девятиэтажки… Ага! Его потому и закрыли, что располагался рядом с жилыми домами.
С минуты на минуту сюда заявятся люди в бронежилетах. Успеть бы! А потом можно и самому под пулю. Что это я говорю такое?! Поживем еще!
В противоположной стороне цеха располагались весьма своеобразные емкости. Они чем-то походили на жарочные противни. Только раз в тридцать больше. Один такой противень был пуст, а на другом высилась приличная гора белого речного песка. Откуда он здесь взялся и для чего, знали, наверное, только работники разогнанного НИИ. Да меня это особо и не интересовало. Гораздо важнее было другое. Песок был единственным местом, где мог спрятаться Конопля.
Думаете, задохнется? Как бы не так! В песчаных зонах Афганистана и Пакистана мы зарывались в барханы с головой, укрываясь от ветра «Афганца» или прячась от «духов», когда их силы превосходили наши. Думаю, что и Витек не потерял навык. Сейчас мы его попробуем откопать.
Чем бы это сделать сподручнее? Ничем. Никакого инструмента — ни лопаты, ни приличного штыря, который можно было использовать в качестве щупа, я не обнаружил. Остается одно — раскапывать эту гору руками.
И в этот момент я понял, что нужно не раскапывать, а закапывать. А если точнее, закапываться. Самому поскорее прятаться в песок. С улицы до моих ушей доносились голоса…
— Мужики! Я видел, сюда вошли двое! — говорил один из омоновцев. — Только осторожнее. Они отмороженные.
— Рот закрой! — подал голос другой, видимо старший. — Петров! Коновалов! Вперед!
По железному рифленому полу загромыхали ботинки. Бойцы ОМОНа, ворвавшиеся в помещение цеха первыми, бесспорно, здорово рисковали. За себя отвечу: не стрелял бы. Их-то за что? А вот о Конопле доброго слова не скажу. Если только он здесь, будет убивать все живое до последнего патрона.
— Пусто! — услышал я.
Еще несколько пар ног затопали по железу. Их было человек пять, не больше. Но, думаю, вполне достаточно для того, чтобы порубить в капусту с полтора десятка таких, как я или Конопля.
— Может, тебе показалось, Коновалов? — спросил тот, кого я для себя определил старшим.
— Что я, баран слепой?! — обиделся Коновалов.
— Нет, ты — конь зоркий! — подначил кто-то из бойцов. И его подколка была принята дружным ржанием.
— Да я точно видел, как сюда, сначала один забежал, он с козырька крыши спрыгнул, когда мы еще только подъезжали. А потом второй. Тот со двора уходил. Я еще прикинул, что прыткий больно. Через заборчик почти без касания перелетел, как на полосе препятствий.
— Ну, на полосе препятствий ты у нас самый лучший, С этим никто не спорит. А к глазнику сходи.
— Да видел я! — упорствовал Коновалов.
Чего ж он такой упрямый? Другой на его месте давно бы подумал, что показалось. А этот уперся как бык, то есть баран, то есть конь. Зоркий. А пацан, видать. хороший, правильный. Жалко, если Витек его замочит.
Хотя как он его замочит? Может, его близко здесь нет, и все мои предположения — туфта голимая. Ну-ну. А Коновалову показалось, да? Ни хера ему не показалось! Здесь Конопля.
Я же своими глазами видел, что в цехе негде схорониться. Разве что вот в этой самой куче песка. Мне удалось спрятаться, а Конопля что, лох последний? Не-е-ет! Витек — воробей стреляный. И он где-то рядом.
Бойцы ОМОНа продолжали осматривать цех. Но делали это скорее всего для очистки совести, фига ли здесь осматривать? Все и так как на ладони. Я пришел к такому выводу, потому что в противном случае они разгребли бы песчаную кучу и вытащили бы меня за уши.
— Петров, а ну притащи со двора палку какую-нибудь. Песок ковырнем, — сказал старший.
Сердце мое ушло в пятки. Трындец. Картина Репина «Приплыли». Сейчас они разгребут песок. Я сразу для себя решил, что сопротивляться не буду. Да и глупо это. Ради чего стрелять, убивать пацанов? Я все равно приговорен. Лишний грех на душу.
А Конопли нет. Он, наверное, нашел-таки лазейку и слинял из этого цеха. Что ж, вольному воля. Видно, не суждено мне расквитаться с ним. Вытащат меня ребятки, браслеты на лапы примерят. По ребрам надают — таков обычай. И в «Кресты». А там, глядишь, следствие, суд, приговор. «Вышка» гарантирована, к гадалке не ходи.
Может, самому вылезти и сдаться?
А может, не надо? Вдруг не найдут меня? Бывает же такое: ищут и не находят. «Господи, помоги!» подумал и сам себя обругал последними словами. Мне ли после всех подвигов к Богу обращаться? Сатана, падший Люцифер, толкнул меня на подвиги. И теперь отрекся, чего и следовало ожидать.
— Петров! Ты скоро там?! — услышал я недовольный голос старшего.
— Иду! — отозвался боец. Тоже недовольно. Мужики, не копайте, а? Ну на черта я вам сдался? Я ж нормальных людей не мочу. Только сволочей одних.
А Сашка? Она погибла из-за меня. И только из-за меня. Девчонка совсем. О свадьбе думала, планы на жизнь строила. Красивая, милая…
— Женька, представляешь, как все будет хорошо! Мы с тобой в следующем году поженимся, я тебе ребеночка рожу! Толстенького такого, румяного и веселого! На тебя похожего. И будем мы с тобой жить-поживать, добра наживать…
Это я ей втюхивал. Погоди, говорю, Сашка. Вот поработаю у Вадика еще годик, деньжат накоплю. И сделаю тебе официальное предложение. Свадьбу сыграем. И отправимся в круиз по Средиземному морю! Сыграли. Отправились.
Нашла бы себе парня хорошего и была бы счастлива, не повстречайся я тогда на дороге со своей идиотской привычкой всюду совать свой нос.
А мама Сашкина?
Она блокаду пережила. Всю войну в военном госпитале на Комендантском аэродроме медсестрой. Мне Сашка о ней много рассказывала. Я представил себе мысленно, как голодные, истощенные люди бредут в блокадную зиму на Неву за водой, как тянут в дом для обогрева самое драгоценное — кусок полена, невесть где отрытого. Как ежедневно хоронят умерших своих детей, родителей, соседей. И паек блокадный. Сто двадцать пять граммов хлеба из целлюлозы и мельничной пыли. Лепешки пекли из клея. На олифе и масляной краске. И выжили! Сашка говорила, что мать как только о блокаде вспомнит, так ей с сердцем плохо.