— Ник! Живой! А сказали: ты издох, — весело встретил Острогин мое возвращение. — Гуляешь по штабам, а мы тут в рейд собираемся.
— Куда? Когда?
— В район Дехи-Нау, послезавтра!
— Вот это хорошо, развеемся. Скорей бы отсюда, подальше от начальственных глупостей. Над чем корпишь?
— Журналы боевой подготовки за все взвода необходимо до выхода представить. Эдик расписание занятий и ротный журнал унес показывать. Кстати, тебя уже спрашивал Муссолини.
— Зачем?
— Планы какие-то принести и листовки получить.
— Черт! Знают же, что в поликлинику ездил, бумаги полковые отвозил, мороженого спокойно не поесть.
— Мороженого? Где?
— В кафе. Там и мороженое, и танцы, и коньяк вечером подают.
— А как же фраза «мы все на фронте, а на фронте не отдыхают». И про сухой закон забыли? Да, Ник?
— «Каждому свое», как в Бухенвальде. Еще и путевку на курорт медик купить предлагал.
— Купил?
— Нет, у него сдачи не нашлось! Я так хотел его физиомордию по столу размазать. В полку, говорит, таких путевок не бывает. Они у них в штабе все «застревают».
— Ерунда. Подойди к начмеду и попроси, я вчера оформил путевку в Ялту. В июне поеду отдыхать: море, девочки, сухое вино… Мечта! Завидуй! Облизывайся!
— Завидую, прохиндей! Как выпросил?
— Да никак. Пришел, поговорил по душам — и порядок! Я с ним в Панджшер на броне входил…
— Трепач. Пойди, попроси… Все у тебя легко! Связи кругом: дядюшка в посольстве, папа в Совмине. Как ты тут очутился с такими «волосатыми лапами»? Не понимаю. Одним словом — князь! Ладно перебьюсь без путевки, в Сибирь поеду загорать.
— Иди к начмеду, он звонил, тебя спрашивал, а путевку обязательно попроси, гарантирую, все будет нормально — поможет.
* * *
— Как дела? Все хорошо? — встретил меня с надеждой в голосе Дормидович.
— Так, как я и думал, пятно на спине — это номерок. Но рентгенолог — сволочь!
— Почему? Что такое?
— За взятку путевку предлагал — в любое место и в любое время.
— Ох, негодяй! Из штаба носа не высовывает, а на ребятах наживается! А куда хочешь поехать?
— Да это просто так, к слову, я у него ничего даже и не просил, он сам навязывался. Вообще-то, готов хоть куда, меня в конце месяца отправляют в Союз, на море делать нечего, может, в Пятигорск?
— Есть путевка в Кисловодск, отложить?
— С боевых вернусь и зайду оформить, можно?
— Конечно, подходи. Рад, что ты здоров, удачи и долгих лет жизни.
— Спасибо!
Довольный, я вышел из санчасти. Везет.
Здоров и отдых обеспечен. Ура!
* * *
Вечером комбат производил осмотр офицеров.
— Предупреждаю в последний раз! Быть в уставной форме — в х/б. Не как анархист Ростовцев, в «песочнике» спецназовском, в маскхалате. И Луковкину запрещаю выделяться, рейнджер нашелся, выпендривается в горном костюме.
— Товарищ майор, могу подарить комплект, — встрял Юрик в речь Василия Ивановича. — А то вы в «афганке» да в «афганке».
— Вам слова никто не давал. Еще раз перебьешь — получишь выговор. Далее: тельняшки, футболки, кроссовки носить запрещаю! Только сапоги и ботинки, нательное белье, все в касках и бронежилетах. Прежде чем требовать, сами должны являться примером подчиненным, особенно замполиты! Капитан Лонгинов, проведение строевого смотра офицеров и прапорщиков назначаю в семь тридцать утра.
— Сразу с мешками и оружием? — встревоженно спросил лейтенант Шерстнев. — Не успеем.
— Да, Шерстнев, попался ты наконец-то на глаза! Пожалуйста, не ходи моей тропой, не люблю, когда пьют из чашки комбата. Моя чашка священна! Стоящие в строю громко засмеялись.
— О чем вы, товарищ майор?
— Прапорщики могут быть свободны.
— Вот так, опять облом на самом интересном месте, — громко вздохнул Бодунов.
— Итак, продолжаю: зашел я сегодня в одно место, а там Шерстнев в моих тапочках и чай пьет из моей любимой чашки! Сегодня тапочки одел, кружку облизал, а завтра что будет, а, Олежек? Что еще оближешь?
— Ничего не будет.
— А женщина может понадеяться, поверить. Даже думать не моги об этом, ишь, молочный брат объявился. Жилин, ты его чаще в караул ставь. Все караулы третьей роты с сегодняшнего дня Шерстнева. Это мой приказ!
— За что? Я к ней туда случайно заглянул, чай попить с вареньем. В первый раз, ей богу!
— Куда, куда ты заглянул? Что за гнусный намек?
— Ха-ха-ха, — вновь засмеялся весь строй.
— Вот теперь второго раза точно не будет, под халатик не залезешь, и котлеты комбата будут в целости и сохранности.
— Вы не правильно поняли, я оговорился, не то хотел сказать. Только одну котлетку съел и то чуть не подавился под вашим строгим взглядом.
— Я тебе эту котлетку до замены не забуду. Оговорился он! Разойдись!
Все гурьбой обступили Олега. Похлопывали по плечу, смеялись, успокаивали как могли.
— То-то Василий Иванович взбешен, сам не свой от злости почему-то, а это Олежка его с кровати «стюардессы» теснит, — ухмыльнулся Афоня.
— Никого я не теснил, даже и не думал, случайно получилось.
— Все в жизни случайно и совсем не специально, — улыбался Мелещенко. — Теперь комбат заест роту на боевых. Ну, ты и смельчак! Подорожнику дорогу перешел, в кровать залез.
— Болваны, сразу у всех черные мысли.
— Нет, не у всех, — улыбнулся Арамов. — Я уверен: у тебя были только чистые помыслы — объесть комбата, отомстить за обиды через желудок. Ха-ха-ха!
— А ну вас, идите к черту! — и он ушел, громко матерясь.
— Попал Олег в немилость и надолго, — глубокомысленно изрек Афоня. — Не ложись не в свои сани, особенно без презерватива! Молочный брат! Ха-ха-ха…
* * *
В казарме стоял невероятный шум и галдеж-Рота суетилась, комплектуя мешки и набирая боеприпасы.
Что же делать с обувью? Имеются только кроссовки и туфли, сапоги сгорели у костра в Баграмке — подошва правого «дутыша» полностью расплавилась.
— Ветишка, Серега!
— Что? — откликнулся взводный.
— Тебе на сборах по горной подготовке ботинки выдали?
— Выдали.
— Не уступишь?
— Они сорок третьего размера. Тяжелые. Подков с шипами на них накручено штук по шесть на каждый, но по леднику ходить будет удобно. А там снежные вершины вроде придется штурмовать.