Вонь отделилась от тряпки и поглотила Аниту.
Ноги утопали в иле, сквозь мутную воду дна было не видать. «Там, внизу, жизни нет, — пытается он сказать, продолжая брести прочь от берега. — Я не могу здесь нырять». Откуда-то издалека: звонок телефона. Раньше Аксель не слышал звонка с такой мелодией, но звонят ему. Откуда-то доносится голос Бии; пока она здесь, он не может ответить на этот звонок. Снова проваливается в сон.
Когда он проснулся, жена сидела на краешке его постели. Даже через занавески солнце светило ярко. Она погладила его по голове:
— Я уж стала беспокоиться за тебя, Аксель. Ты вчера часов в шесть прилег отдохнуть и с тех пор так и не просыпался.
Он сел в постели:
— Кто-нибудь звонил?
— Тебе? Нет, в кои-то веки внешний мир хоть ненадолго оставил тебя в покое.
Бия обвила его рукой за талию, крепко прижала к себе:
— Ты слишком много работаешь, Аксель. Не пора ли тебе научиться говорить «нет», когда тебе предлагают ночные дежурства?
Он буркнул что-то в ответ.
— Мне бы очень хотелось, чтобы ты со мной еще пожил, знаешь ли. Ты не представляешь, на что ты вчера был похож, когда пришел домой… Тебе ведь не двадцать лет.
Она навалилась на него, опрокинула на постель, положила одну ногу поперек его нагого живота.
— Ты знаешь, что ты — самое ценное, что у меня есть, знаешь ведь? — пробормотала она.
Он не смог вспомнить, когда она в последний раз говорила что-либо подобное.
— Что ты знаешь о Бреде? — спросил он ни с того ни с сего.
Она приподнялась на локте:
— О Бреде, о твоем брате? Почему ты спрашиваешь?
— Что ты знаешь о нем, Бия?
Она изучающе посмотрела вниз, ему в лицо:
— Да только то, что ты рассказывал. Что все, к чему бы он ни прикоснулся, он разрушал. Что для твоих родителей стало невозможным оставить его жить дома.
— Есть еще кое-что, чего я не рассказывал. Мы с ним заключили договор никогда не ябедничать друг на друга.
Она встала и раздвинула занавески, потом снова легла.
— С чего ты вдруг вспомнил о нем именно сейчас?
Он смотрел на потолок, где к пульсирующему белому свету примешался легкий оттенок незабудок — любимый цвет Бии.
— Я тут как-то видел его в городе. Но не успел я к нему подойти, как он исчез.
— А ты уверен, что это был он? Ты же думал, что он умер.
— Он не умер. Ты многого не знаешь.
Бия провела своими длинными ногтями вниз по его груди, слегка царапая его.
— Да я уж поняла, что я многого не знаю. Думаешь, меня не удивляло, что никто в вашей семье ни разу не упоминал его имени за все те годы, что мы с тобой знакомы?
Она наклонилась и поцеловала его в пупок.
— Бывают такие воспоминания, Аксель, которые лучше не ворошить. Если тратить свою жизнь на то, чтобы копаться в шкафах и искать там забытые скелеты, не останется сил ни на что другое.
Он перевернулся на бок, спустил ноги на пол. Нащупал трусы рядом с кроватью, натянул их.
— Ты что, уходишь?
По ее интонации он понял, что у нее на уме.
— У меня сейчас мочевой пузырь размером с матку на девятом месяце беременности, — усмехнулся он. — Глядишь, вот-вот воды отойдут.
— Ты ведь не забыл, что мы приглашены в гости сегодня вечером?
Он застонал, как от зубной боли.
— Я так и думала, — ядовито заметила она.
Электронное письмо от Даниэля. Раньше он писал каждую неделю, но теперь они уже давно ничего от него не получали. При других обстоятельствах это обеспокоило бы Акселя — парню двадцать лет, а он в Нью-Йорке один, — но сейчас он просто не успевал об этом задуматься. Открывая электронное письмо, он почувствовал, как его исподволь охватывает тоска по старшему сыну. Так вот сделаешь что-нибудь невзначай, и вдруг это действие пробудит целый ворох воспоминаний.
Накануне Даниэль сдавал экзамен по экономике, и все последние недели он готовился к нему день и ночь. В очередной раз он заверил родителей в том, что в наше время Нью-Йорк — один из самых безопасных для жизни городов мира. А вот про Осло этого не скажешь. «В кои-то веки „Нью-Йорк таймс“ напечатала хоть что-то о Норвегии. Целый разворот посвящен двум этим убийствам. Мол, люди боятся медведя, который бродит в центре столицы. В сетевых изданиях норвежских газет я не мог найти ничего, что бы опровергало такие заявления. Что же случилось-то? Если верить статье в „Нью-Йорк таймс“, город охвачен каким-то средневековым ужасом. Все боятся, что на темных ночных улицах на них накинется медведь. Многие вообще не выходят из дому (неужели это правда?), и еще журналист пишет, что ощущение такое, будто находишься в городе, вокруг которого не стоило сносить городские стены. Лучшей рекламы и придумать нельзя. К вам теперь валом повалят туристы, жаждущие найти экзотику и первозданность в самом сердце современного столичного города. Мне постоянно приходится заверять своих однокурсников в том, что и в Норвегию тоже проведено электричество, что у нас даже и телевидение есть и, что немаловажно для американцев, что и у нас тоже есть уборные, где воду можно спустить».
Бия собрала семью за обеденным столом. Разогрела багет, сварила яйца.
— Ты что делаешь сегодня вечером? — спросил Аксель Тома, когда сын появился наконец в столовой.
— Ну, не знаю. Пойду к Финдюсу.
— Репетировать будете?
Том пожал плечами.
— А меня ты не хочешь спросить? — фыркнула Марлен, положив Кассиопею рядом со своей тарелкой. Голова и ноги черепахи медленно втянулись в панцирь.
— Разумеется, хочу. А ты чем собираешься заняться сегодня вечером, Марлен?
Она вскинула подбородок:
— Не скажу.
Аксель не сдавался:
— Ну не будь такой противной! Что-нибудь ты ведь можешь рассказать.
— Во всяком случае, ничего, что нужно знать тебе! — Она вдруг резко вдохнула и обчихала всю тарелку.
Сказано это было таким наглым тоном, что Аксель уже собрался сделать ей замечание. Но в этот момент она чихнула снова, на этот раз в салфетку, которой Бия успела прикрыть ее нос. Высморкавшись, девочка заявила:
— Чихать — самое приятное занятие на свете. Будто путешествуешь на космическом корабле. Щекотно, а потом будто совсем отлетаешь. А это опасно?
— Ты же можешь спросить врача, — посоветовала Бия.
— Нет, не опасно, — успокоил Аксель, — главное только — вернуться назад, на Землю.