— Ты, Ник, что-то заговариваться стал! Хорошо, тебя никто не слышит, особенно Грымов. Какая-то сплошная «антисоветчина». Пора в особый отдел доложить…
— А кроме вас, никто не слышит, а если что, в особом отделе откажусь, ничего, мол, такого криминального не говорил. Да и куда можно отсюда сослать?
— Ты ревизионист? — ухмыльнулся Острогин.
— Нет, оппортунист, даже кличка такая в училище была.
— А мой папаня такими, как ты, всю службу занимался, — рассмеялся Ветишин. — Он ведь у меня полковник КГБ, особист!
— Да я помню. А ты, почему тут с нами гниешь? Рылом в «дзержинские» не вышел? Или же потихоньку готовишься в «железную гвардию» госбезопасности?
— Не знаю даже, морально еще не готов. У меня склад характера не соответствующий. Я добрый, мягкий, пушистый, покладистый, нет ничего от «железного» Феликса.
— Так что, будем дальше о политике болтать или о бабах? — спросил Острогин.
— Вот Грымов идет к нам, о бабах тоже не получится. Он не любит разговоры о них, непонятный какой-то. Просто собираемся и, молча, идем в комнату отдыха, к телевизору, — предложил я и увлек друзей за собой.
* * *
Все когда-нибудь кончается, особенно хорошее. Мы пришли домой и, не разгружаясь, снова в дальний путь. Только и успели, что пополнить боеприпасы и получить сухпай. В столовой я встретил сияющего Мелентия Митрашу. В гражданке: джинсы, кроссовки.
— Дружище, ты куда? Неужели домой?
— Все, Ник, заменщик на пересылке, шмотки собраны. Продай свой магнитофон, будь другом. В магазине сейчас нет, а ты потом новый купишь.
— Братишка! Я бы рад, не жалко, но его пьяный Серега Грошиков кинжалом слегка рубанул, на передней панельке две зазубрены.
— Хрен с ними, будет память о тебе и контуженом Грошикове. Даю две сотни чеков, минус пятьдесят за шрамы и царапины. Договорились?
— Ладно, давай.
— На, держи свои деньги. Где аппарат?
— У старшины в каптерке, иди, забирай. Счастливо долететь!
— Пошел к черту!
— Спасибо, друг! Вот и попрощались.
— Да, Ник! Представляешь, какая тут ерунда получилась, с должностью меня кинули. Помнишь, я с бумажками по штабам носился, потому лишний месяц в полку просидел. Хорошо хоть не по горам или в «зеленке» все это время лазил, а продукты для постов на вертолете доставлял.
— А почему кинули?
— Потому что холостяк! И с академией из-за этого же «бортонули». А может, я еще не нашел свою суженую?! Кадровик в штабе армии мне заявил: «Когда найдешь, тогда станешь замполитом батальона, а после и в академию прямая дорога». Что ж холостяк не человек?
— Получается, в нашей армии нет. А вдруг у тебя что-то не в порядке или весь женский коллектив удаленного гарнизона совратишь? Ха-ха! — и я хлопнул кулаком его по спине.
— Да ну тебя к черту! Никаких больше дыр, я в Молдавию еду!
— Жди в гости! Готовь бочку вина!
— Обязательно буду ждать, приезжай скорее и береги себя, — Митрашу обнял меня за плечи и потрепал ладонью волосы.
— Да что со мной случится? Уже досталось и так через край. Дальше, думаю, будет легче…
— Ну-ну. Дай-то бог. Кто его знает, насколько уже полна чаша испытаний, которую предстоит испить каждому, и где у нее край. Всем достается по-разному…
Наш разговор услышал топтавшийся в сторонке прапорщик Вуга, заметив деньги в руке, он подскочил и затрещал:
— Товарищ лейтенант! Мне вас сам бог послал!
— Чего? Кто послал? Зачем послал? Куда? — спросил я.
— Я, в смысле, вижу в ваших руках чеки. Нужно сейчас срочно двести пятьдесят чеков, в магазине куртка французская отложена, сегодня рассчитаться требуется.
— А я что собес, что ли?
— Вот так все офицеры. Как кормить в рейде, так Вуга, а как помочь — друзья в сторону.
Прапорщик был командиром взвода обеспечения и действительно пару раз в трудную минуту выручал, и кормил как положено. Но ведь не от себя продукты отрывал. Ох, и жук!
— Ладно, на. Есть у меня двести пятьдесят, а когда отдашь?
— Сразу после Алихейля! Получку получу и тотчас отдам. За мной не заржавеет, в тот же день…
Больше я своих денег так и не увидел. Через пару месяцев выяснилось, что этот пройдоха, должен две тысячи пятьсот чеков по всему полку. Очередь за его получкой оказалась длиной в пятнадцать человек! Единственное, что удалось сделать, это собраться вместе — я, Афоня и Бодунов — да слегка его попинать. Хоть душу отвели. Полегчало, но не очень. Так у меня не стало ни денег, ни магнитофона. Одновременно грустно и смешно. Один хороший друг, молдаванин, побитый магнитофон купил, другой молдаванин, тут же обжулил и эти же деньги себе прикарманил.
Действительно, все люди разные. Любить и бить надо не по паспорту (национальной принадлежности), а по конкретной физиономии.
На лавочке в беседке возле казармы сидел кто-то очень знакомый. Наша ротная курилка была гордостью батальона. Четыре ветвистые березки создавали замечательную тень, и даже в самый знойный день в этой беседке было приятно посидеть, прислонившись к прохладной стенке, подставляя лицо ветерку. Сидишь себе, смотришь по сторонам, отдыхаешь, если командование не мешает. Но мешало оно постоянно. Подорожник облюбовал беседку и использовал как наблюдательный пункт. Его кабинет находился в нашей казарме, но он там бывал за день не больше получаса, а затем, если занятия проходят не на полигоне, то усядется на лавочку и ко всем придирается. Либо не туда пошел, либо не так одет, либо почему тут, а не там! Стой на месте, иди сюда! Раз-два! Гога с появлением Василия Ивановича начинал поливать деревья, вначале сам польет, а потом еще и дневальных пошлет. Вот они и расли вширь и ввысь. Комбат за этот отличный командный пункт старшину всегда нахваливает, говорил, единственное место, где приятно посидеть, даже совещания частенько проводил на свежем воздухе. Опять же ленинская комната наша — самая светлая в батальоне, казарма — самая образцовая, но мы в его глазах все равно обалдуи и разгильдяи.
Вот и сейчас на лавочке в этой беседке у казармы кто-то сидел и дымил. Знакомое лицо. Я с недоверием к собственным глазам, всматривался издалека в гостя и, подойдя ближе, несказанно обрадовался, убедившись, что это тот, о ком я думал.
— Е… мать! Ротный! Это же Сбитнев! Вовка! — заорал я и побежал вприпрыжку через газон, сгибаясь под тяжестью барахла и автоматов.
— А-а, замполит! Живой еще! Не ждал меня снова увидеть? Скажи честно! — засмеялся, обнимая меня, выздоровевший командир роты.
— Ждал и верил. А ну-ка, свистни через фиксы! — попросил я.
— Это зачем?
— А как в песне: «Шел и насвистывал ежик резиновый, с дырочкой в правом боку! Фью-фью!» Свистни через отверстие в правом боку. В правом или левом боку дырочка, я чего-то запамятовал?