— Товарищ полковник, боевое охранение выставлено у рассыпавшихся ракет. Выставлено три поста: один — на этой горке, другой — возле упаковок, третий пост — БМП, — отрапортовал Игорь.
— А сопку с противоположного берега вы контролируете? Нет! Почему там никого? Какой дурак вас тут вообще выставил? Балаган какой-то! — продолжал орать полковник, не слезая с БТРа.
— Пост установил командир дивизии, а в батальоне всего две роты, что ж тут полроты оставлять? — разозлился я, начиная заводиться.
— Сейчас оборудуются СПСы на горе и в долине, БМП уже обложили камнями, сделали укрытия для стрельбы. Если кто прибудет для усиления — выставим пост и с другой стороны, но двоих людей отправлять за километр от основных сил — это убийство, — продолжил аргументировать необходимость нашего размещения Марасканов.
Ромашица, видимо, меня сразу узнал и поэтому ткнул пальцем в Игоря:
— Кто такой? Этого лейтенанта я знаю, известный демагог, а вы какую должность занимаете?
— Это кто демагог? — выпалил я, не выдержав оскорбления. — Не нужно старые ссоры и личную неприязнь раздувать с новой силой. Особенно в рейде, товарищ майор.
— Не майор, а подполковник! Протрите глаза! — рыкнул партийный босс.
Я оговорился специально, из желания уколоть секретаря патркомиссии, которого терпеть не мог. Он оказался злопамятен, этот карьерист. Не забыл нашу старую ссору.
— Виноват, вроде в последнюю встречу, вы были майором. Растете на глазах, как на дрожжах, воюете, наверное, много! — ухмыльнулся я и съязвил.
— Ну, а вы, товарищ лейтенант, на своей должности можете и застрять.
— Это вряд ли. Старшего лейтенанта всегда дадут, — усмехнулся я.
— Ну, наглец, ну грубиян!
— А почему наглец? Я вас не трогал и никуда не посылал. Все оскорбления и маты только от вас, товарищ майор, извиняюсь, подполковник.
— Я приеду в полк, проверю документацию в роте. Обязательно! Я ничего никому не прощаю, — угрожающе пообещал он, дыша на нас перегаром. — А то как-то забыл я про вас, лейтенант!
Вот черт, попался на глаза мерзавцу, теперь будет опять доставать. Начальники еще немного поорали на Игоря и умчались дальше.
— Алкаши проклятые, еще поучают, солдат бы постыдились, протрезвели бы вначале, — возмутился Игорь.
— Кому война, а кому ступенька на лестнице головокружительной карьеры, — горько вздохнул я в ответ.
* * *
Едва пыль перестала клубиться на дороге, как показалась следующая группа БТРов. На головном сидел генерал в полевой форме — новый командарм Дубовин. Я его узнал по вставным передним зубам и резкому, скрипучему голосу, напоминавшему скрежет металла по стеклу.
— Иди, твоя очередь отдуваться перед начальством, — подтолкнул меня под «пули» Марасканов.
— Кто вы такие? Что стоите тут столбами? — спросил командарм.
— «Камаз» перевернулся, и ракеты рассыпались, выставлены охранять, — ответил я.
— Чей «Камаз», где он? Кто был старшим машины? — принялся засыпать нас вопросами генерал. Рядом с ним пристроились «шестерки» с блокнотами и планшетами, с готовностью записывая все, что он говорил.
— Не знаем. Машину вытянули и увезли, мы ждем кран и тягач, чтобы погрузили «упаковки», — ответил Игорь.
— Кто старший?
— Наверное, я — лейтенант Ростовцев, заместитель командира роты. Это командир взвода — старший лейтенант Марасканов и семь бойцов восьмидесятый мотострелковый.
«Писарчуки» все записали, делая особые пометки, и что-то зашептали на ухо командарму. Генерал Дубовин кивнул и проскрипел нам следующее:
— Х-м, наверное, наверное… Бронежилеты и каски никому, в том числе и вам, не снимать, следить, чтобы ракеты не уперли.
— Да их, товарищ командующий, вдесятером не сдвинешь, тяжелые, — ответил я.
— Ну-ну, бдительность и еще раз бдительность, скоро вас сменят, сейчас же вызовем технику.
Хорошо, что мы успели надеть броники, а то еще раз получили бы нагоняй.
И весь этот караван машин, обвешанный радиостанциями и облепленный штабными деятелями, умчался, клубя пылью по горной дороге.
* * *
Пыль улеглась. Все уехали.
— Ты его, откуда знаешь? — поинтересовался Игорь.
— На той неделе какое-то мероприятие в дивизии проводилось, я вместо Артюхина ездил от батальона для массовости. Вот этот «кадр» объявил такую хохму: основные потери у нас оттого происходят, что толпа бойцов сидит сверху брони. Машины, мол, как цыганский табор обвешаны солдатами, и пехоту шальные пули и осколки цепляют. «Приказываю, — говорит, — всех усадить внутрь танков, БМП и БТРов. Каждый должен быть в каске и бронежилете, и если ранили, а защиты не было, то раненому выговор объявить надо вместо награждения медалью или орденом».
— Ну, дает! Вот цирк-то! Это как же по такому пеклу сутки трястись в тесноте, да еще и в жестяной коробке? А в Кандагаре — там, вообще, жара за пятьдесят градусов, меньше не бывает! Помрешь через час!
— Кто-то ему попытался сказать и про подрывы на фугасах, и про гранатометы, но Дубовин и слышать этого не хотел. Всех усадить в десанты — и точка! Но, как видишь, сам сидит сверху и толпа «шестерок» вокруг, наверное, уже убедился в глупости своего распоряжения, — улыбнулся я.
— Они все как из Союза, свеженькими, приедут, то такие умные, но война их быстро обламывает, — констатировал Игорь. — Одно спасение от глупых приказов — их полное неисполнение.
— Все зависит от конкретного человека. Иной негодяй и сам понимает ненужность распоряжения, но продолжает гнуть свою линию. А другой доходит до порога глупости и останавливается, дает отмашку — «отставить». Ошибки признавать всегда тяжело, особенно высокому начальству, если ты много о себе возомнил и считаешь себя личностью исторического масштаба. Вершитель судеб, полководец, титан! Гигант военной мысли — вот головенка и закружилась, — сказал я с горечью.
* * *
Рисовая каша под громким названием «плов» не удалась. Что можно туда добавить? Мелко нарезанного сало из баночки, паштет, сушеные морковь и лук.
— Якубов, где взял сушеные лук и морковку? — спросил я.
— На складе у земляка, отсыпал немного, еще специй захватил, но мяса нет, тушенки — тоже нет. Как сделать вкуснее? Может, подстрелим кого-нибудь? — улыбнулся узбек.
— Кого, Гурбон? — тяжело вздохнул я. — Разве что Зибоева: в нем мяса много, гораздо больше, чем в Свекольникове.
— Я предлагаю курицу достать, — сказал повар.
— Где, в кишлаке? Чтобы через полчаса бушующая демонстрация вокруг нас ходила, и позиции камнями забрасывала? Кишлак-то ведь не брошенный, — отказался я от его авантюрной идеи.
— Потихоньку похожу вдоль реки, может, кто и попадется. Гуси, куры бродят всегда без присмотра, где хотят. Потери одной птицы жители не заметят.