Ночь приближалась. Вокруг на многие километры других наших подразделений больше не было.
Вопросов было много, но я не знал на них ответов. Как быть с охраной? А если все заснут и нас перережут во сне? Почему ротный не отдает приказы?
Кавун заулыбался в ответ на мою высказанную в слух тревогу.
— Ник! Они все знают и без меня, чего воздух сотрясать. Зам. комвзвода сейчас распределяет по времени и по количеству постов солдат. Мы, то есть ты и взводные, ночью будете их проверять, чтоб не спали и охраняли мой сон заменщика.
И он заулыбался своей широкой и красивой улыбкой.
— Пошли обедать!
— Да я еще ничего не достал и не открывал сухпай.
— Эх! Всему тебя предстоит учить! Солдаты давно приготовили еду. Отдай зам. комвзвода свои банки в общий котел, а они все сделают и позовут. Санинструктор, чай готов? — рявкнул Ваня.
— Чай, чай, опять чай, — проворчал сержант Степан Томилин. — Я шо, кашевар что ли? Наверное, узбеки уже усэ сварили.
— Так уточни! А то сам будешь кипятить. Ты что не беспокоишься о здоровье командира-заменщика? Чем недоволен, Бандера?
— Чем недоволен, чем недоволен? — забурчал Степан. — Один идиот выстрелил, а теперь, п… лей получит вся рота! А мне потом перевязывать. Вбыв бы, дурака!
— Степан, не философствуй, не бубни, не разглагольствуй. Сказано про чай узнать, а не насчет придурков возмущаться.
Томилин, ворча под нос, ушел к разведенному за грудой камней костру и, все еще ворча и чертыхаясь, пришел с двумя кружками.
— Чай подан! — произнес он с достоинством и высокомерием опытного официанта ресторана «Метрополь». — Сейчас будет еще и каша.
— А бифштекс? А фрукты? Витамины где, Бандера? — с наигранным изумлением произнес Кавун.
— Нема, ничого бильше.
Иван, притворившись раздосадованным, вздохнул и подытожил:
— Да, Степан, не видать тебе дембеля, если будешь меня так плохо лелеять. Я же до замены не дотяну. Печень больная после желтухи, чем будешь ее спасать, медицина?
— Може вашей сгущенкой!
— Ну, вот, — улыбаясь, продолжал театр одного актера командир, — сгущенка опять моя, нет чтоб своей лечить!
— Свою я и сам зъим, тоже пора здоровье беречь к дембелю.
— Здоровье беречь! Тебе, земляк, еще год по горам ползать!
— Не год, а восемь месяцев!
— Эх, если б мне столько еще было, я б, Степан, повесился!
— А шо тогда замполиту делать з его двумя рокими? — съехидничал сержант.
— Два раза повеситься! — весело заржал капитан. — Лейтенант! Ты даже представить не можешь, сколько тебе не то что до замены, до отпуска! Ну, не грусти, пей чай и береги здоровье. Расслабься.
Я сразу загрустил от нахлынувших мыслей о предстоящих двух годах с их бесконечными походами по горам.
— Хто-то идет к нам и не понятно як! — доложил подошедший зам. комвзвода сержант Дубино.
— Как это «не понятно как»? — переспросил ротный.
— А так! Вы посмотрите.
В распадок между двумя склонами входила отара овец, а по склону на одной ноге, опираясь на костыль и палку, скакал парнишка. Прыгал, поднимаясь к нам, да так ловко, что вскоре был уже рядом и что-то кричал.
— Просит не стрелять, — перевел пулеметчик-таджик.
— Зибоев, скажи, пусть хромает сюда, не тронем. Всем по СПСам и не торчать столбами, чтоб не сосчитал. Зибоев, переводить будешь!
Через пару минут на вершину выбрался мальчишка без правой ноги ниже колена, опирающийся на самодельные костыли. Весь черный то ли от загара, то ли от грязи. Сверкая белыми зубами, сразу начал что-то быстро-быстро рассказывать.
— Говорит, что они из кишлака — того вон рядом у дороги, просят больше не стрелять, кишлак не трогать, его не обижать, овец не убивать, — перевел солдат.
Кавун заверил его, что все будет нормально, стрельбы не будет, если в нас ночью тоже не будут стрелять.
— А зачем ханумку убили? — перевел вопрос Зибоев.
Ротный со злостью взглянул в сторону снайпера и с простодушным видом ответил:
— Переведи ему: не разглядели, ошиблись, показалось, что душман убегает. А если кто-то не верит, захочет отомстить, разнесем весь кишлак. Пусть садится чай пить.
Мальчишка ловко сел на землю, опираясь на костыль. Солдаты выделили ему банку с налитым в нее кипятком, заварку, кусок сухаря, сахар.
Я глядел на мальчишку, и мне было дико от этого зрелища. Пастушок без ноги, совсем ребенок, лет одиннадцать-двенадцать. Но как ловко передвигается. Вот он — один из кошмаров войны, невинная жертва этой «мясорубки». Война становилась все реальней, принимала все более ясные очертания.
— Что с ногой? Ты, наверное, душман? Ногу «шурави» отстрелили? — пошутил санинструктор. — Хочешь, пришью. Я медик!
Мальчишка засмеялся грубоватой шутке и начал что-то быстро трещать переводчику.
— На мину наступил года три назад, давно привык, обойдется без пришивания ноги, — перевел Зибоев.
Паренек встал на ногу, подхватил костыли, попрощался и заторопился вниз к отаре и второму пастуху.
— Парламентер! Все обсмотрел, всех сосчитал, чертенок, если «духи» рядом — все будут про нас знать, — подвел итоги переговоров командир. — Офицеров ко мне на совет.
Когда командиры собрались, Иван поставил задачу на ночь:
— Охранение усилить! Офицерам проверять посты всю ночь. Пастухи — это «духовская» разведка. Еще, твою мать, бабу убили зазря! Тарчука самого бы вместо нее прибить на месте. Мины собрать с взводов к миномету, ленты к АГС и «Утесу» снести, не забыть. Связистам не спать, быть постоянно на связи, поставить растяжки из сигналок и гранат, но подальше, а то свои, засранцы, подорвутся. Да ставить их, как стемнеет, и чтоб из кишлака не видно было, где. И поаккуратней, чтобы сами ставящие не подорвались. Про ханумку я начальству не докладываю, и ты, замполит, не сообщай. Местные, может, тоже жаловаться не будут, тут ведь территория «духовская». Думаю, все обойдется.
Вечерело. Солнце заползало за горный хребет. На душе было муторно. Мы убили женщину. Ни за что. Мальчик бегает без ноги и пасет отару овец. Все это «благодаря» нашей интернациональной помощи. А «духов» я еще не видел.
Солнце резко упало за вершину горы, и природа вся задышала. Сразу подул легкий свежий ветерок, трава ожила, послышалось стрекотание сверчков.
Кавун окликнул меня из укрытия:
— Ник, ты чего не ложишься? Сейчас Бандера, толстожопый, разляжется, тебе места не будет. Надо скорей устраиваться, пока он с радиостанцией на всю лежанку не развалился!
— Так уж и «толстожопый»! Я просто в тазовой кости широкий, — отшутился Томилин.