Тьфу ты, черт! Еще издевается.
Комбат ушел дальше, а я быстро обулся, натянул тельняшку и вновь подхватил автомат Остапчука.
— Бегом, гад! Скоро уже замыкание полка, состоящее из разведчиков, нас нагонит. Броня уедет, пешком до Кабула пойдешь!
* * *
Техника медленно ползла по шоссе, направляясь к Кабулу. Я и Острогин сидели на башне, жевали галеты и болтали на разные вольные темы.
— Серж, вот подумай, неделю бродили вокруг Пагмана и ни одного «духа». А ведь их тут должно быть много, как китайцев в Шанхае.
— Это точно, в прошлый раз даже по кавалеристам стреляли. В этот раз тишь и благодать. Спрятались…
— «Зеленые», наверное, информацию «духам» слили, операция ведь совместная, — предположил я.
— Это точно. Как «царандой» на боевых вместе с нами, так либо засады, либо «пустышка».
— Нет, есть одна организация у афганцев хорошая — полк спецназа госбезопасности. Мы с ними в октябре-ноябре прошлого года три раза работали, помнишь? Особенно усатый комбат у них молодец!
— Отлично помню. Это тот, чья кепка у тебя на тумбочке лежит, да, Ник?
— Ага. Отличный мужик, Абдулла! Иван Кавун ему финку подарил, а он нам гору консервов! Мы кепками махнулись на память.
— Что-то ты ее не носишь? Боишься, что опять попутают с «духами»? Не бойся, Грошикова в роте уже нет, невзначай по тебе стрелять не кому. Ты теперь в полной безопасности. Если авиация не засомневается, что ты свой — будешь цел и невредим. В маскхалате, афганской кепке, бородатый, но с русской мордой — вот какой замечательный портрет замполита!
— И так выговор за выговором от Подорожника за внешний вид. А если еще кепку с афганской кокардой нацепить, то он сразу взорвется, и я погибну от его ядовитой слюны.
— Что, опять досталось? — поинтересовался Ветишин. — Кстати, а где мой подарок? Где мои ботиночки?
— Сережка! Они скоропостижно скончались, иначе умер бы я вместо них. Пали смертью храбрых в бою за Родину! Ноги почти отвалились под тяжестью прикрученных железяк, тогда я их снял и заминировал.
— Больше я тебе ничего не подарю.
— Да ладно, тебе, Сережа, вредничать. Я так измучился в бахилах, ты просто представить себе не можешь как. Одел с горя кроссовки, затем шел босой. Меня догнал комбат и опять издевался.
— Каков итог? Взыскание? — поинтересовался Острогин.
— Увы. Опять! — вздохнул я.
Откуда-то снизу раздалось негромкое: «А я бы три наряда вкатал».
— Эй, там, на «шхуне», кто вякнул про наряды? — прикрикнул я на солдат.
— Это я, рядовой Сомов. Олег Викторович.
— А-а, москвич. Ты, как и все жители нашей столицы, очень умный и разговорчивый, даже несмотря на свой юный возраст. Слушай, клоун, сиди и помалкивай.
— А откуда вы узнали, товарищ замполит? — осторожно поинтересовался солдатик.
— Обращаться надо «товарищ лейтенант». Сомов, это тебе понятно? Лей-те-нант!
— Понятно.
— А что «откуда я узнал»?
— Что я клоун.
— На роже у тебя написано. Большими буквами: «Я КЛОУН».
— А-а, — разочарованно протянул солдат. — Я думал, вы личное дело читали. Между прочим, меня в армию призвали из училища циркового искусства. Одного единственного забрили с курса. Жонглеры «закосили», дрессировщики заболели, а я как ни чудил — не прошло. Мне сразу сказали на призывной комиссии: работать под дурака можешь даже не пытаться, не поверим, ты же клоун. Пострадал я из-за искусства, из-за родной профессии.
— Сомов, хочешь тут выжить — шути через раз. Не каждый врубится в твои шутки, не все поймут юмора. Можно еще сильнее, чем от происков военкомата пострадать.
— Усек. Но куда же более жестоко?
— Для знакомства получи наряд на службу.
— За что?
— За юмор. Выбирай: дневальным по роте или выпуск четырех образцовых боевых листков.
— У-ф-ф! Ручка легче, чем швабра! Предпочитаю боевые листки.
— И сатирическая газета, — добавил я оброк.
— Не было такого уговора!
— Уже был! Оле-ег! Выбирай: замполит и фломастеры или старшина и швабра!
— Чувствую: попал я, бедолага, на крючок.
— Ты прав — попал! На огромную блесну или даже в сеть! «Москва», ты теперь наш человек!
— Никогда в жизни еще писарчуком не работал, не доводилось…
— Будем считать, что твоя биография пишется с чистого листа…
На следующее утро, после возвращения из Пагмана, я зашел в казарму и остолбенел. Дневальный Сомов стоял у тумбочки с внушительным сизым фингалом под глазом.
— Олежек, зайди в канцелярию, — строго сказал я. — Что случилось вчера?
— Выпускал боевые листки, — ответил невесело солдат.
— Ты еще скажи, что на тебя упал стенд с наглядной агитацией.
— Что-то вроде того.
— Садись, пиши объяснительную. С Хафизовым подрался или с Керимовым?
— Да ни с кем я не дрался.
— Так кто тебя ударил? Пытались заставить работать за себя, да? Колись солдат, колись.
— Я не стукач, сам разберусь, это мое личное дело.
— Ты мне тут «вендетту» не вздумай организовать.
— Товарищ лейтенант! Я себя и сам в обиду не дам. Я в Москве хулиганом был, а из-за вас у меня будет плохая репутация.
— Прекрати рожи свои клоунские строить. Пиши объяснительную и иди работать. Боевые листки-то готовы?
— Мучился всю ночь, щурился заплывшим глазом, но сделал.
— Молодец!
Я выставил за дверь дневального и взялся за дежурного.
— Сержант Юревич, теперь ты рассказывай, в чем дело! Что за драка была ночью в наряде?
— Я не знаю, товарищ лейтенант. Вчора усе было нормально, а утром смотру, а у них фингалы под глазами, холера их побери!
— У кого у них? Кто пострадал, кроме Сомова?
— Ешо Хафизов. Ентот папуас зуб выплюнул, и юшка из носа текла.
— Значит, счет боя один-один.
— Вроде того.
— Подвожу итоги. Боевая ничья не в вашу пользу. Сдавай наряд. Сейчас я Грымову доложу, думаю, он возражать не будет. Не хватало нам в роте неприятностей и нареканий от комбата за ваши битые рожи.
— А хто меня сменять будэ?
— Разберемся.
Эдуард появился через пять минут и одобрил мое решение:
— Не будем «дергать тигра за усы», хватит раздражать Подорожника. Всех в парк — работать на технике, а вечером в том же составе вновь дежурить. Хафизов, я тебя на плацу размажу, если еще подобное повторится.