– Спустилась вниз, увидела что-то в ящике.
– Ну?
– Открыла.
– И?
– Все! Решила сначала, что это рекламный буклет.
Приступ злобы начался у Елены дома, когда она, увидев деньги и распечатанные на принтере строки, решила, что автор затеи – я.
Несмотря на то что за окнами была ледяная февральская ночь, она вылетела из дома и понеслась в Ложкино. Больше всего ей хотелось швырнуть мне в лицо баксы и сказать все, что про меня думает.
– Ну как тебе могло прийти в голову, что это я? – изумилась я. – Хорошего же ты обо мне мнения!
– А кто еще? – прищурилась Лена.
– Ну… Расторгуева, к примеру, она тебя терпеть не может!
Подруга мрачно усмехнулась:
– Знаю. Нинка раз в неделю обязательно звонит и самым сладким голосом интересуется: «Ну как? По-прежнему никаких известий об Олежке? Ой, какое горе!» Небось боится, что я успокоюсь, смирюсь, вот и сыплет соль на рану.
Я уставилась в окно. Да уж, если постоянно напоминать, раны долго не зарубцуются.
– И потом, – продолжила Ленка, – Нинка жадная, за копейку удавится. Ей двадцать тысяч баксов ни за что не отдать, никогда. А вот ты – другое дело. Извини, но из моих друзей только мадам Васильева способна на такой поступок. Конечно, я понимаю, что ты хотела мне помочь, но в какой форме! Запомни, я не нищая, в подачках не нуждаюсь. И потом, просто жестоко делать вид, будто Олег жив. Ну как ты могла!
– Ей-богу, это не я! Хочешь, поклянусь своим здоровьем!
– Ну, допустим, я поверю тебе, – тихо ответила Лена, – на минуточку предположим. Тогда что же, а? Олежка на самом деле жив?
В ее глазах начал загораться огонек надежды. Я испугалась. Она только-только наладила свою жизнь, слегка успокоилась, ей не нужны стрессы.
– Извини, но я почти стопроцентно уверена, что Олег мертв!
– Тогда кто автор затеи? И почему мне прислали такую прорву денег?
– Вот это вопрос, – пробормотала я, – у тебя враги есть?
Гладышева пожала плечами:
– Смертельных нет. Так, завидует кое-кто, Расторгуева опять же… Но это мелко. И потом, такая сумма – это не какие-то копейки.
Внезапно она затряслась:
– Боюсь, господи, как я боюсь!
– Чего?
– Вдруг этот человек и дальше будет меня разыгрывать! Ужасно.
Я принялась заплетать из бахромы пледа косички, Ленка тихо рыдала. Внезапно мне в голову пришла гениальная мысль, и я схватила ее за плечо.
– Не плачь! Хочешь, найду мерзавца или мерзавку, и мы вдвоем оттаскаем их за волосы?
– И как ты отыщешь? – шмыгнула носом Ленка.
– Очень просто. У вас в подъезде сидит лифтерша?!
– Да, баба Клава.
– Вот! Она должна была видеть, кто подходил к ящикам.
– Действительно, – пробормотала Ленка, – баба Клава такая въедливая, она до пенсии в тюрьме служила, сама знаешь, какой у нас теперь порядок в подъезде. И как я не додумалась ее расспросить!
– Отлично, сейчас ляжем спать, а завтра с утра едем к тебе, – ликовала я.
Ленка покачала головой:
– Чего тебе мотаться, сама поговорю.
– Нет, – начала я, но в ту же секунду раздался звонок в дверь.
– К вам гости? – напряглась Ленка.
– Нет, сиди спокойно. Зайка с Аркадием вернулись из города, но давай не будем им ничего рассказывать, – ответила я и пошла в прихожую.
Часы показывали двадцать три ноль-ноль, наша прислуга в это время давно спит.
У меня есть нехорошая привычка распахивать входную дверь, не поглядев на экран видеодомофона. Слабым оправданием такого беспечного поведения может служить тот факт, что наш дом стоит в хорошо охраняемом коттеджном поселке. На въезде, у шлагбаума, дежурят секьюрити, вся территория окружена забором, на нем установлены видеокамеры, беззвучно поворачивающиеся вслед за движущимся объектом. А ровно в десять вечера выпускают собак, несколько ротвейлеров, которые разгуливают по территории всю ночь в любую погоду, не замечая ни снега, ни дождя, ни жары.
У нас у самих в доме живет представитель этой породы, но Снап и охранные псы не похожи, как день и ночь. Снапик со всех лап несется к знакомым и незнакомым людям и тут же начинает тыкаться в них большой мордой и пачкать одежду слюнями. От привычки ставить в порыве восторга свои передние лапищи всем на плечи нам с трудом удалось его отучить. Лично я до того момента, как Снапу категорически запретили бросаться на людей с поцелуями, вползала в дом, аки тать, боясь, что ротвейлер, а со слухом у него полный порядок, услышит скрип двери. Если с лестницы, ведущей на второй этаж, доносился бодрый цокот его когтей, я мигом, побросав сумки и пакеты, садилась на пол. Дело в том, что шестидесятикилограммовый Снап легко сбивал меня с ног, и я, говоря языком милицейских протоколов, «совершала падение с высоты собственного роста». Правда, сейчас Снап просто нарезает круги вокруг входящих, скуля от счастья. Его никто не боится, впрочем, всех остальных наших собак тоже.
Охранные псы другие, я прохожу мимо них на подламывающихся ногах, лицемерно сюсюкая:
– Хорошие мальчики, добрые, не тронут тетю…
Ротвейлеры и ухом не ведут, словно мимо них прошмыгнула тень. Кстати, на многочисленных домашних животных, живущих в поселке, они не обращают никакого внимания, просто отворачиваются, если какая-нибудь болонка или киска начинает прохаживаться перед самым их носом. Своим инструкторам эти собаки повинуются беспрекословно. Для меня остается загадкой: каким образом можно так вымуштровать животных и как они отличают жильцов поселка от посторонних? Неужели знают нас всех в лицо? Только раз одна из этих собак выказала «человеческие» чувства. Примерно год назад Машка заметила, что самый крупный ротвейлер довольно сильно хромает, и сказала об этом инструктору. Тот ответил:
– Знаю, но доктор приедет только в субботу.
Маня мигом сообщила, что уже несколько лет ходит в кружок при Ветеринарной академии, и предложила:
– Если подержите его, посмотрю, в чем дело.