После того случая Николай стал еще задумчивее, еще скрытнее; ночью часто просыпался, ворочался с боку на бок. Наталья хотела вызвать его на откровенность — не получилось; и она впервые за шесть с лишним лет жизни с мужем подумала, как плохо знает его. Свекровь как-то проговорилась, что Николаша не так прост, как кажется, иногда такое выкинет, в голове не укладывается. Собирался поступить в сельскохозяйственный институт, а уехал в летное училище.
3
«Военный летчик — это не только профессия, военный летчик — это призвание», — любил повторять в училище первый инструктор Николая. И только теперь, став командиром, на плечи которого легла обязанность обучать летному и боевому мастерству молодых пилотов, он осознал справедливость тех слов. Да, пилотировать боевую машину — не просто управлять, уметь крутить виражи и боевые развороты, взлетать и садиться на ровных площадках; пилотировать боевую машину — значит чувствовать себя властелином, повелевать ею, как своими пальцами, своими мускулами и нервами. Военный летчик — не просто пилот, это виртуоз, в совершенстве владеющий высшей техникой пилотирования плюс оружием, которым оснащена боевая машина; это мастер высокого класса, способный в небе на такие головокружительные трюки, от которых и на земле голова кружится, умеющий в любых ситуациях владеть собой, мгновенно принимать правильные решения, идти на оправданный риск, стрелять со снайперской точностью, быть до конца уверенным в себе. Без этого не может быть военного летчика, не может быть победы…
С капитаном Пшенкиным Николай завершал чуть ли не двойную вывозную программу на боевое применение, а летчик так неуверенно управлял вертолетом, словно курсант первого года обучения: ни лихих виражей при маневрировании в «зоне огня противника», ни крутых горок, ни точной стрельбы и бомбометания на полигоне. Как ему ни рассказывал Николай, как ни показывал, все без толку. А капитан три года назад окончил военное училище, воевал, правда летчиком-штурманом в Афганистане около месяца, был легко ранен и вот теперь должен убыть туда командиром экипажа вертолета. А как выпустить такого? Собьют в первом же боевом вылете. Даже если не собьют, сам может и себя и экипаж угробить. А послушаешь его рассказы об Афганистане, так выходит, он, по меньшей мере, и смертельно раненного командира заменил в бою, и привел подбитый вертолет на свой аэродром, и душманов что лебеду косил из пулемета. В общем, герой. Но по заслугам не оцененный — только орденом Красной Звезды награжден, — мол, любил правду-матку в глаза резать, вот и не жаловали его начальники.
На слово он действительно остер, большого о себе мнения и, как и большинство малорослых людей — это наблюдение Николая, — болезненно честолюбив. Похвалишь его — грудь колесом, в глазах гордость, самодовольство, чуть пожуришь — насупится, губы в нитку, и такая злость на лице, словно оскорбили его последним словом. Как учили его в училище, уму непостижимо. Правда, в спокойной обстановке, в полетах по кругу или просто в зону без сложных элементов пилотирования он действует неплохо, но стоит изменить задание, дать какую-нибудь неожиданную вводную, начинает нервничать, дергать управлением, и того гляди, натворит бед. И самое главное, самая отвратительная черта его характера — не признавать вину, валить все на что-нибудь или на кого-нибудь.
Инструктор, майор Селезнев, под чье начало попал Пшенкин, наотрез отказался с ним летать. Николай подумал, что нашла коса на камень — оба горячие, неуступчивые, имеющие свои достоинства: Селезнев в училище пять лет был инструктором, выпустил более двух десятков летчиков, Пшенкин в Афганистане воевал, — решил сам вывозить капитана… и покаялся. Почти две вывозные программы ухлопал на летчика, а толку — с гулькин нос; аттестовать Пшенкина на командира экипажа Николаю не позволяла совесть. Селезнев, правда, сказал недавно: «Да черт с ним, пусть уезжает от нас, захочет жить, научится». Научится ли?
Они делали четвертый заход на полигон. Впереди внизу среди желтых бурунов песка уже различались макеты пулеметных гнезд, орудий, ракетных комплексов. Пшенкин нацелил на них нос вертолета. И сразу ощутились рывки по высоте и курсу, мишени запрыгали в объективе прицела, словно боевая машина закапризничала и, как необъезженная лошадь, стремится вырваться из упряжки.
— Спокойнее, спокойнее, — посоветовал Николай. — Не дергайте ручкой управления и педалями, держите их на месте. Нацелили на мишени и ждите момента, когда следует нажать на гашетку.
Пшенкин послушался, но стала падать скорость полета, и мишень снова поползла к верхнему обрезу прицела.
— Скорость, скоростенку не упускайте, — подсказал Николай, и в тот же миг глухо зарокотал пулемет. Фонтанчики разрывов снарядов заплясали далеко от мишени.
Николай грустно вздохнул и не вмешивался до тех пор, пока не прозвучал последний выстрел.
— Пошли домой.
Руководитель стрельб на полигоне с ехидцей прокомментировал:
— Ну даешь, Ноль полсотни третий. Всех варанов по пустыне разогнал…
Когда вернулись на аэродром и вышли из вертолета, Николай сказал с укоризной:
— Как же вы воевали в Афганистане?
Глаза Пшенкина вспыхнули негодованием, губы вытянулись в нитку и задрожали.
— А вы слетайте туда и спросите… Поучать, конечно, легче, чем воевать.
Николай проглотил горькую пилюлю: впредь знай, что говорить, кому и когда; упрекать в том, чего не знаешь, просто безнравственно…
— Спасибо за подсказку, — ответил он примирительно. — Разумеется, слетаю. Не затем, конечно, чтобы о вас спрашивать, а себя проверить. Может, вы и правы — поучать легче, чем воевать. Но, сами понимаете, с такими оценками я не могу аттестовать вас на командира экипажа. Может, вам и не надо это? Вы успешно справлялись с обязанностями летчика-штурмана и, я думаю, будете неплохим штурманом звена.
— Штурманом звена я мог стать без ваших курсов, сразу после госпиталя.
— Вы можете предъявить претензии к обучению? Не согласны с методикой, с программой?
Пшенкин помолчал, злость из глаз исчезла.
— Простите, вы тут ни при чем. Я не решался сказать вам: после ранения у меня часто голова болит, особенно в полете, когда требуется умственное и нервное напряжение.
— К врачу не обращались?
— Что вы — сразу спишут!
— Но это все-таки лучше, чем подвергать свою жизнь и жизнь подчиненных опасности.
Пшенкин опустил голову.
— Не летать для меня — значит не жить.
Откровение летчика, человека трудного и непокладистого, и признание им своей неправоты не обрадовало Николая. В ушах укором все еще звучали слова: «А вы слетайте туда…»
Действительно, какое он имеет моральное право поучать и учить боевому мастерству летчиков, когда сам не нюхал пороха? Каким бы плохим летчиком Пшенкин ни был, он совершал полеты на боевое задание, был под огнем пулеметов душманов, и неудивительно, что психика его нарушена. И решение, которое давно зрело в мыслях, теперь было окончательно принято. Николай пришел в штаб, заглянул в класс, где никого не было, и написал рапорт. Потом разыскал подполковника Владимирова.