– «Зеркалят, подзеркаливают»... В голову то есть заглядывают. Лопухоиды называют это телепатией. Ну они, лопухоиды, вообще любят всякие умные слова выдумывать. Запустишь в кого-нибудь мысленно стаканом... ну сгоряча то есть... а они – «телекинез, телекинез!». Или там полетаешь слегка, когда ходить совсем облом, а они – «левитация»... Ну так ты никому не говори, что я... ну, зеркалил, в смысле. Я всегда жутко незаметно это делаю, мало кто замечает даже из наших!.. А ты заметила!
– Просто в голове что-то защекотало, – смутилась Таня.
– Оно! Оно самое! Высшее врожденное провидение! А блокировка-то какая! Просто как кувалдой меня шарахнуло! – восторженно воскликнул Баб-Ягун и, словно озаренный какой-то идеей, вдруг сильно хлопнул себя по лбу:
– А, я понял – ты же из рода Гроттеров, а у них эти все штучки в крови... Все-таки что ни говори, а Гроттеры почти что самый древний волшебный род. Разве что у Сарданапала род немножко подревнее, да у Медузии, да у деда Мазая.
– У какого-какого деда? – пораженно переспросила Таня.
– О, это могучий маг был! Правда, умер давно уже. Как-то он разом сто черных магов в зайцев превратил необратимым заклинанием, а потом ему совестно стало, и он всю жизнь этих зайцев собирал... – пояснил Баб-Ягун и продолжил:
– Само собой, и у меня тоже древний род, хотя я никогда этим не хвастаю. Разве что упомяну изредка, чтобы поставить на место кое-каких выскочек... Обещай, что ты никому не скажешь, а то у меня неприятности могут быть. У нас, белых магов, запрещено лезть друг другу в мысли. Вот у черных магов – у них все запросто. Хоть с нежитью якшайся, хоть испепеляющие молнии швыряй – полная свобода. Разве что одно ограничение – добрых дел не твори, не то плохо будет. Вот только Ту-Кого-Нет они тоже жутко боятся.
Внезапно под бинтами у Баб-Ягуна что-то задребезжало, да так оглушительно, что железная кровать подпрыгнула и заскрипела всеми своими ржавыми сочленениями. В доме напротив сразу вспыхнуло с десяток окон. Прижавшиеся к стеклу сонные физиономии выглядывали во двор, не понимая, что происходит.
– Что это такое? – испугалась Таня.
– А, не обращай внимания! Это мой зудильник разбушевался! Теперь, пока на экран не посмотришь, он ни за что не умолкнет. Сейчас я его... – бормотал Баб-Ягун, в спешке пытаясь распутать бинты.
– Осторожно, Пипа проснется! И дядя Герман! – Зажав уши, Таня торопливо прильнула к стеклу.
Так и есть: одеяло на кровати у Пипы вздулось бугром. Из-под одеяла показалась круглая физиономия.
– Она просыпается! Сейчас начнет голосить! – с отчаянием крикнула Таня.
– Не волнуйся!
Баб-Ягун, со скрипом подскочив с кровати, на одной ноге припрыгал к двери лоджии и пробормотал:
– Сопелус! Тьфу ты, опять спутал... Сопеллис... Соппелиум реланиум!
Но то ли с заклинаниями что-то не ладилось, то ли у дочки дяди Германа был иммунитет против волшебства, но Пипа как ни в чем не бывало продолжала вертеть головой, подозрительно поглядывая в сторону лоджии.
– Опять не вышло! Да что же это такое! – сердито прошипел Баб-Ягун. – Придется, видимо, припечатать ее, хоть и не хотелось!
Прежде чем Таня успела выяснить, что Баб-Ягун имел в виду под «припечатать», он решительно прицелился в Пипу согнутым безымянным пальцем, закованным в гипс, и сипло буркнул:
– Пундус храпундус!
Вылетевшая из-под гипса зеленая искра поразила Пипу точно в левый глаз. Таня вскрикнула. Дочка дяди Германа несколько раз ошалело моргнула в темноту, а затем тяжело, точно убитый мамонт, завалилась на подушку. Послышался басистый, глухой храп. Если судить только по этому храпу, то можно было заключить, что на кровати лежит не десятилетняя девочка, а по меньшей мере здоровенный самец гориллы, вдобавок страдающий хроническим насморком.
– Терпеть не могу это заклинание. Уж больно оно... э-э... по ушам ударяет. Но только оно почему-то у меня и получается. Остальные чего-то там заедают. – Баб-Ягун выглядел немного смущенным.
– Угу, – буркнула Таня. Только это она и нашлась сказать.
Тем временем зудильник Баб-Ягуна, распаляясь все больше, продолжал производить оглушительные звуки, которые с каждой минутой звучали все кошмарнее.
– Да сделай же что-нибудь! – крикнула она.
– Минутку! Вот зараза, не вытаскивается! За бинты зацепился! Ну я его! – Баб-Ягун сгоряча выхватил турецкий кинжал и, энергичным взмахом располосовав бинты, извлек наружу нечто похожее на жестяную миску. Стоило ему провести по ее дну ладонью, как дребезжащий звук мгновенно прекратился, хотя долго еще в ушах у Тани звенело и она слышала все как сквозь подушку.
Когда Баб-Ягун прорезал бинты, то одновременно с зудильником наружу выкатилось нечто похожее на блестящую монету, размером примерно с металлические 5 рублей. Таня хотела подобрать ее, но Баб-Ягун крикнул:
– Не надо, не трогай ее! Это костеростка! Тем, у кого целые кости, нельзя!
И в самом деле, монета вдруг выпустила шесть длинных ломких лапок и быстро юркнула в щель между стеной лоджии и шкафом. На спине у нее Таня заметила открывшуюся на миг прорезь, которая вполне могла быть челюстями, и притом довольно мощными.
Тем временем на тусклом дне зудильника вспыхнуло румяное усатое лицо. Правый ус сам собой завивался в колечки, а левый настойчиво пытался забраться в ноздрю, вынуждая хозяина раздраженно щелкать по нему пальцем. Ус это, видимо, забавляло, и он, выбрав момент, вновь начал подкрадываться к ноздре.
– Баб-Ягун, ты меня слышишь? – громко пропыхтел обладатель усов. – Это академик Сарданапал! Хочу напомнить, чтобы ты вел себя как можно осторожнее! Ни в коем случае не привлекай внимания лопухоидов! Это для нас сейчас крайне нежелательно. Ты там не шумишь?
– Ох, мамочка моя бабуся! Да не, не шумлю я, – шепотом ответил Баб-Ягун, тревожно косясь на освещенные окна. Хотя зудильник и перестал уже голосить, они пока не спешили гаснуть.
– Что? Что ты там бормочешь? Накуролесил, поди? Знаю я тебя! Помни – тишина, тишина и еще раз тишина! Должен же ты хоть чему-то у меня научиться? Вспомни мои уроки конспирации! – строго сказал Сарданапал.